Тепло отгоревших костров. - Юрий Вознюк

Такой человек и испортил нам настроение в ту сентябрьскую ночь. Его болтовню о лодке никто не принял всерьез, и, как оказалось, напрасно. Не прошло и четверти часа, как за палаткой послышался топот и приглушенный говор. Что-то сразу же насторожило нас в этих звуках, и мы отодвинулись от костра. Теперь их было трое — вся виденная нами компания. Впереди выступал инспектор, за его спиной стояли сторож и третий.

— Сбежали, деше-е-вки,—прохрипел запыхавшийся от ходьбы сторож. Ослепленный костром, он не заметил нас в темноте.

— Ага, попрятались и дрожим,—раздался насмешливый голос Моргунова.

— А вот мы сейчас поглядим, какие вы храбрые,— проговорил инспектор, и по его голосу я сразу же Понял, что он пьян, как и сторож. В свете костра лицо его было багровым.

— Вы кто такие? Кто вас сюда звал? Порядки здесь вздумали устанавливать... -- цедил он сквозь зубы.

— Я тут хозяин...

Не понимая происходящего, мы молчали, и это молчание подстегнуло инспектора.

— Я по закону имею право любую лодку конфисковать на служебную надобность...

— Что, что?— произнес Моргунов.

Откровенно говоря, я боялся, что в следующую минуту инспектор получит такого тычка, после которого не скоро придет в себя. Димка был скор на расправу, и, помня, как он в свое время оглушил кулаком трехлетнего тигра, я всерьез опасался за голову пьяного стража водоемов. Но Моргунов поступил иначе.

— А-а,— спокойно протянул он.— Ну, если тренировался...

— Чего?— уставился на него инспектор.

— В зубах ее подносить. А ведь я только так обратно лодку приму: сам на четвереньках, а шлюпка в зубах...

— Ах ты козел!— взвизгнул сторож, высовываясь из-за спины своего предводителя, но тут же юркнул обратно, увидев, как поднимается с земли Брагин.

Инспектор стоял набычившись, и рука его начала медленно расстегивать куртку. Трудно сказать, что скрывалось за этим движением, но пьяный мог выкинуть любой фортель.

— Я вот сейчас погляжу, кто из нас поползет на карачках...—бормотал инспектор.

— Тыщук!— крикнул Брагин, выступая вперед. Огромный и тяжелый, как глыба, он навис над инспектором и взял его за пуговицу.— Пойдем на минутку...

И удивительное дело, тот даже не попытался освободиться: он как-то растерянно глянул на Брагина и послушно пошел за ним. Следом двинулись и его напарники, и все четверо скрылись в темноте. Через минуту Брагин вернулся один.

— А шпана куда делась?— спросил его Димка.

— Побегла,— ответил он, присаживаясь у огня.

— Чего это вдруг?

Брагин пошевелил в огне палкой, подождал, пока она загорится, прикурил сигарету, выдохнул дым и произнес:

— А я сказал им, что ты краевой прокурор.

— Ну да?! И они?..

— Спросили только, кто нам сигналы подает.

— Какие сигналы?

— А вон.

Мы оглянулись. В тридцати метрах за нашей спиной мигал красный огонек -рыболовного маяка.

На другом конце гривы загудел мотор, и Димка, услышав его, сказал:

— И все-таки я устрою им встречу с прокурором. Уже потом, когда улеглись страсти, Димка, шевеля костер, спросил меня:

— Послушай, старик, скажи мне, почему вся наша творческая публика сделала егерей и рыбинспекторов своими кумирами? Как ни егерь — так рыцарь без упрека, как завмаг—так жулик. Хоть шаром покати— не найдешь ни одного рассказа, где бы рыбинспектор был негодяем.

— Негодяи — пережиток, кому они нужны, — не желая вступать в спор, лениво сказал я.

— А может, что-то другое у нас пережиток?— пытливо посмотрел он.

Я отмолчался. Из-за горизонта выкатывалась громадных размеров полная луна. Свет ее был так силен, что от всех предметов потянулись тени.

Перед рассветом появился ветер, и Димка отправился на Плаватое под парусом: зонта вполне хватало, чтобы двигать резиновую лодку. Сергея Брагина он возвел в ранг «технического работника», что попросту означало: возьми то, сделай так. Мне тоже хотелось посмотреть, как они будут записывать Катьку, но Плаватое было мало для троих человек, и я остался на Лисьем.

Давно прошло то время, когда на утиных охотах мы старались забраться в камыши погуще. Теперь мы избегали их. Опыт убедил нас, что охота получается лучше на открытых местах. Не так уж трудно там замаскироваться, если попытаться взглянуть на свой скрадок с высоты утиного полета. Есть только одно правило, которого следует придерживаться: нельзя устраиваться ближе пяти метров от кромки воды. К этой охоте я раскрасил свою лодку в осенние цвета плавней и потому не очень утруждал себя маскировкой: две охапки тростников—и вся забота.

Не брали мы теперь и много чучел. С подсадной — десятка хватало за глаза.

Первыми, как обычно, прилетели чирки. Два трескунка плавали среди чучел и о чем-то негромко переговаривались. Я не стал их стрелять и не заметил, куда они уплыли Моя подсадная завела свое бесконечное «Ка-ка-ка-ка!», и уже через десять минут ее голос начал меня раздражать. Хотелось спокойно посидеть, послушать тишину, а не дергаться ежеминутно от пустой осадки глупой утки. Слышал я, как работала на Плаватом и Катька: каждый раз после ее призыва оттуда доносился дуплет.

На Лисье утки пошли после восхода солнца. Одна кряква упала рядом с лодкой, я подобрал ее и подивился прожорливости птицы; она была так начинена рисом, что у нее даже глотка раздулась от зерен, С моего места было хорошо видно, как заходили на Плава-тое табунки косокрылых, но выстрелы с озера раздавались теперь реже и наконец совсем прекратились. Иногда утки непонятно отчего вдруг сбивались в кучу и начинали суматошно набирать высоту. Все прояснилось, когда через час я встретился с Брагиным и Моргуновым. Вид у них был обескураженный и унылый. Оказалось, что затея с записью подсадной провалилась самым неожиданным образом. Прежде всего, подвел самодельный звукоулавливатель. Он собрал на пленку не только голос Катьки, но и шум тростников, гул самолетов, мои выстрелы и даже крик моей подсадной. Катьку они посадили метрах в десяти от себя, но утка упорно не желала кричать в сторону микрофона, и потому голос у нее получался глухой, идущий издалека. Они вытащили подсадную на плавун, но она тотчас же обошла непонятную ей дурацкую шляпу и закричала с другой стороны. Тогда они привязали ее, и утка, возмущенная насилием, совсем отказалась работать, сердито теребя оскорбившую ее ногавку. Оставив ружья, они лазали по плавуну, пристраивая микрофон и так и сяк, но все оказалось напрасным.

Я прослушал всю запись, которую они накрутили, и согласился, что ни один селезень, если он в своем уме, не польстится на такую халтуру.

— Куда бы теперь эту хреновину употребить?— произнес Димка, раздумывая, что сделать с бывшим зонтом.