Чтица Слов - Татьяна Зингер

Иттан двинулся к дому, напоследок проводив покачивающуюся бричку взглядом из-под сведённых бровей. Он не видел пленницы, но помнил её детскую мордаху и наивные, точно коровьи, глаза, такие бесхитростные, обрамленные длиннющими ресницами. Крошечную ладошку — с её пальца, любого, даже большого, кольцо бы слетело, — и поджатые губы. Под ребрами, в боку кололо чем-то, отдаленно похожим на совесть.

Но с порога взялась причитать матушка, и о совести пришлось позабыть.

— Ох, милый! Как же так? Неужели ж действительно наша семейная реликвия было украдена? Ох-ох-ох.

Боги! Как, когда, каким непостижимым образом она разведала про кольцо?! За те минуты, что Иттан вел разговор со следователем, никто не выходил из дома и не заходил внутрь, но матушку уже оповестили о происшествии. Неспроста говорят, что сплетник — это призвание, состояние души и даже особого рода талант.

— Не переживай, — Иттан сбросил ботинки. — Кольцо у меня.

— Как же не переживать?! А случись что? — Матушка всхлипнула. На её крик тут же сбежалась обслуга и, конечно же, тетушка Рита.

— Что? Что произошло? — вопрошала матушкина сестрица, пока мать ревела, утирая нос платочком.

Иттан бросил кольцо на столик, где лежали старые газеты, и быстрым шагом направился в свою спальню. Решено. От маменьки с её неумным норовом надо переезжать в самое ближайшее время. Куда это годится: взрослый мужик и на попечении у родителей?

Сейчас ему всю душу этим кольцом выжрут.

Он заперся на ключ и выглянул в окно. Обзор загораживала листва раскидистого клена, но за ней виднелся город. Улочки и крыши одноэтажных домов. Существа, спешащие и неторопливые. И повозка, что ехала, покачиваясь на кочках. Возможно, та самая, что везла на казнь кучерявую воровку.

— Надеюсь, ей не будет больно, — пробурчал Иттан, задергивая плотные шторы.

Спальню укутал полумрак.

8

Тая.

В балладах о прекрасных дамах, заточенных в темницах, и рыцарях, выручающих их из передряг, рассказывали о камере на одного. Но когда хмурый стражник провел Таю по коридору, пахнущему мочой, и, отворив ржавый замок на железной двери, впихнул внутрь темноты, то оказалось, что баллады лгали. В малюсенькой клетушке изнывали десятки существ. Мужчины, женщины, старики — они лежали на топчанах (всего тех было шесть), на полу, сидели на корточках или прямо на каменном полу. Воздух был сперт, и его катастрофически не хватало. Оконце под самым потолком пропускало редкие солнечные лучи. Существа разных рас гомонили, пьяно хохотали. Другие сумрачно помалкивали, и в молчании их чудилось предвкушение неминуемого. Одна женщина в настолько открытом платье, что не оставалось вопросов о её заработке, прокричала стражнику, что привел Таю:

— Освободи меня, и я подарю тебе наслаждение!

После чего провела языком по припухшим губам. Но ключ провернулся в замке, и шаги постепенно стихли.

— Подари наслаждение мне, — призвал мужчина, чье лицо съедали язвы.

— Убери свои грязные лапы! — заржала женщина, но прильнула к нему. — Мои услуги обойдутся тебе в золотой.

— Да ты и медянки не стоишь, — оспорил кто-то с топчана. Женщина кинулась на него с кулаками.

Тая привыкла к полумраку. Села на свободный клочок земли у стены, головой коснулась холодного камня. Закрыла глаза.

— Тебя за что сюда упекли? — спросила немолодая женщина, свернувшаяся клубочком справа от Таи.

— За воровство.

— У-у-у. За воровство нынче вешают, — заявила безразлично. — Завтра вроде как висельный день, так что недолго тебе мучиться.

Шею сдавило, словно висельник уже накинул удавку. Руки взмокли. Смерть никогда ещё не подбиралась так близко, но в городской тюрьме ею провонял каждый камешек. Снаружи, за толстой стеной, вешали и рубили головы. И в душных камерах томились живые мертвецы, которым уже не суждено было спастись. Будь хоть один шанс на свободу, Тая бы попытала его. Но она ясно осознавала: назад дороги нет.

— А тебя за что посадили? — Вместо слов вырвался сип.

Женщина села, поджав к груди колени.

— Да покупателя в лавке обсчитала, а он, скотина такая, к страже побежал жаловаться. Ну, недельку тут на воде потомлюсь и отпустят.

Не то что Таю.

Повешение.

За кольцо.

А она ведь поверила белобрысому. Честью он клялся, ну-ну. Медянки ломаной его честь не стоит. Сотворил с Таей нечто жуткое, от чего конечности перестали её слушаться, и преспокойно вручил страже. Небось ещё упивался своей победой. Ну, сглупила, денег потребовала (Тая и сама понимала, что зря соврала про скупщиков, но такова воровская душа — во всём следует искать хоть малейшую выгоду), но неужели она заслужила смерти?

Крыс Затопленного города частенько вздергивали на виселицах, причем обычно — свои же. Кейбл не терпел предательства, потому если до него доходили слухи, что его крыса вела нечестную игру, он убивал её. Тая помнила тех, кто содрогался в последних судорогах. Лица их синели, губы бледнели. Глаза наливались кровью; чудилось, что вот-вот они выпадут из глазниц.

Она представила, как вываливается из её рта язык, как течет слюна. И как её сжигают в общем костре, чтобы от Таи не осталось и следа.

Допрыгалась.

Почему же так страшно? Ведь догадывалась же, что может закончить на виселице.

Но перед глазами потемнело от ужаса, и голоса смазались.

— Ты не горюй. — Рука женщины коснулась плеча. — Будет не больно. Наверное.

Но Тая знала — будет очень больно.

— Главное, — добавила женщина, — если будут о подельниках спрашивать, не геройствуй, всех выдавай. А то изувечат ещё. А оно тебе надо?

— Не надо. — Тая зажмурилась.

Зубы её стучали. В животе ворочался страх.

Из зарешеченного оконца исчез солнечный свет, и камера погрузилась в тягучий мрак. Заключенные не спали: переругивались и даже дрались, хохотали как полоумные, рыдали и молились всем известным богам.

Принесли ведро воды и буханку хлеба — одну на всех. К ней потянулся какой-то тощий парень, но ему помешал удар колена в лицо. Парень выл, зажимая сломанный нос, а буханку разделили между собой те, что держали здесь власть.

Из ведра пили по очереди, ровно по пять секунд каждый. Остатки также забрали. Какой-то рынди долго лупил голосящего парня по голове сапогами, и вскоре тот перестал двигаться. Раскинул руки, словно безмятежно дрых.

Его тело пролежало в камере до рассвета.

Тая обещала себе не спать в последние часы жизни, но глаза слипались, и тогда перед ней вырастала мать. Иссохшая, тощая, с проплешинами в волосах. Такой её запомнила Тая. Из глаз матери катились крупные градины слез, хрустальных что бриллианты на злополучном кольце.