Охотник - Тана Френч

и лезет. Чем бы ни была. — Драч возвращается из глубин сада, волоча палку за один конец, а Нелли держит второй. Кел отнимает ее у парочки, бросает и смотрит, как те вновь пропадают в темноте. Последний свет отливает от неба, показываются звезды.

Лена пытается решить, выложить ли Келу мысль, которая у нее возникла накануне, пока она смотрела, как Джонни вразвалочку удаляется. Ей бы хотелось узнать Келово мнение — не только потому, что он как бывший сыщик наделен более широким знанием неприятностей в их разнообразных проявлениях, но и потому, как он осмысляет происходящее без спешки и натуги. Он даже слова не успевает сказать, а все уже кажется более постижимым, таким, что можно удержать и неторопливо разглядеть.

Лену останавливает его беспокойство. У нее есть лишь догадка, ни на чем, кроме неряшливой стрижки и старых воспоминаний, не основанная. При Келовой встревоженности взваливать на него это исключительно ради ее удобства было б нечестно. Лена сама осторожна и бдительна, но не тревожна. По природе своей она женщина не спокойная, покой ей дался нелегко, а у Джонни силенок маловато, чтоб этот покой поколебать. Она совсем не убеждена, что Джонни по силам натворить что бы то ни было серьезнее сборщика долгов за собой следом, но Келу, знающему о Джонни меньше, а о неприятностях больше, оно может видеться иначе. Ну и вдобавок она понимает, что ставки для Кела тут не такие, как для нее.

Лена добавляет напряжение у Кела на лице и то, что ловит себя на том, что Кела она защищает, к списку причин, почему она Джонни Редди презирает. Мужика этого в городе не было достаточно долго, чтоб притушить блеск на ботиночках или на улыбочке, а вот поди ж ты — он, сам вроде бы того и не желая, уже создает неприятности там, где раньше их не было.

— Пойдем, — вдруг произносит Кел, поворачиваясь к ней и протягивая руку. Лена думает, что он хочет в дом, но когда она подает ему руку и позволяет извлечь себя из кресла-качалки, он ведет ее вниз с крыльца, на траву. — Похоже, надо бы мне на чуток перестать совать нос не в свое дело, — говорит он. — Когда мы последний раз ночью гуляли?

Лена берет его под руку и улыбается. Драч и Нелли двигают следом, Драч скачет в высокой траве, просто резвясь, а Лена с Келом направляются к дороге, что вьется среди полей, едва видная и бледная в звездном свете. Ночные цветы источают густой медовый дух старой наливки. Дейзи приоткрывает затуманенный сном глаз, провожая их взглядом, и опять засыпает.

Хотя Кел старается не говорить этого вслух, Трей знает, что ему не нравится, если она болтается в горах по ночам. Когда она у него ужинает, он одним глазом следит за небом и велит ей отправляться домой, как только запад озаряется золотом. Тревожится, что она свалится в канаву и поранится, или сойдет с тропы и ее затянет в болото, или нарвется на кого-то из той россыпи одиночек, что живут высоко в горах, о ком судачат, что они полудикие. Трей все это не беспокоит. Она провела на горе всю жизнь, а это значит, что ее тело знает гору эту лучше, чем даже ум, малейшей неожиданной перемены в ощущениях от почвы под ногами или от ее уклона хватит, чтобы предупредить Трей о неладном. Мужчины с гор знают ее с младенчества и иногда дают ей фунт-другой, чтоб купила им того-сего у Норин в лавке или отнесла немного яиц или бутылку потина соседу в миле-двух выше по дороге. Трей подумывает примкнуть к ним, когда вырастет.

Она провела последние несколько часов на горном склоне, дожидаясь, когда отец более-менее наверняка уляжется или уйдет в деревню в паб «Шон Ог»[7]. Трей хорошо умеет ждать. Сидит, опершись спиной о каменную изгородь, в тени ее, чешет Банджо за ушами. У нее есть карманный фонарик, но ей нравится и незримость, и ощущение власти, какие возникают, когда она им не пользуется. Ночь все равно достаточно светлая — в небе полно звезд, а еще большой, близкий месяц; вниз по шершавым вересковым и осоковым склонам видно вплоть до самых полей, выбеленных лунным светом и бесформенных от теней, что отбрасывают изгороди и деревья. Здесь в воздухе витает тонкий раздерганный ветерок, но Лена одолжила Трей свою худи — слишком просторную и пахнущую тем же стиральным порошком, что и простыни. По временам с болота или от деревьев доносится резкий, потаенный хруст, но эти шумы Трей тоже не тревожат. Она сидит неподвижно и смотрит, не появится ли заяц или лиса, но какие бы звери там ни возились, они чуют Банджо и держатся подальше. Несколько раз, до того, как у нее завелся Банджо, она видела, как зайцы танцуют.

Когда свет в фермерских домах внизу, мерцая, гаснет, Трей идет домой. Передняя часть дома темна, но сзади струится дымка желтого света: кто-то все еще не спит. Трей толкает калитку, Банджо напрягается и тихо предупреждающе взлаивает. Трей замирает, готовая бежать.

— Придержи собак, — произносит голос неподалеку, легкий и веселый. — Я безвредный.

Тень отлепляется от древесного ствола и лениво двигается к Трей.

— Ты глянь, какая ночь, — говорит отец. — Роскошь, да и только, а?

— Мамка знает, где я была, — говорит Трей.

— Знаю, а то. Сказала, ты у Лены Дунн старую кровать вощила. Молодец, что помогаешь ей. — Джонни глубоко вздыхает, чуть улыбается вверх звездам. — Ты понюхай этот воздух. Бог мой, ничего не найти во всем Лондоне, что сравнилось бы с этим запахом.

— Ну, — говорит Трей, кому воздух пахнет тем же, чем и всегда. Направляется к дому.

— Ай, иди сюда, — зовет отец ей в спину. — Не упускать же такую ночь. Побудем тут чуток. Аланна все не засыпает — перевозбудилась вроде как. Пусть мамка твоя ее укладывает спокойно. — Он движением головы подзывает Трей к себе, а сам устраивается поудобнее, уложив руки на запертые металлические ворота. Отец Трей любит устроиться поудобнее, и он это умеет — где бы ни был, везде смотрится так, будто он тут местный.

Трей помнит, что Кел сказал насчет того, чтоб не бесить отца. Она это считает дурью и знает, что Кел прав, — и то и другое разом. Подходит, встает у ворот в паре шагов от отца, руки в карманах худи.

— Я скучал по мамке твоей, — говорит Джонни. — Она все еще красивая женщина — ты, может, слишком мала, чтоб такое понимать, но это правда. Мне с ней очень повезло. Повезло, что она меня прождала все это время и не удрала с каким-нибудь хлыщом из тех, которые от двери до двери безделками торгуют.

Трей не в силах вообразить, что у мамки взялись бы силы удрать с кем бы то ни было, и уж точно никто никогда не объявляется у их двери. Она забыла отцов запах — сигареты, мыло, лосьон после бритья с какой-то духмяной пряностью. Банджо тоже улавливает это и поглядывает на Трей, ожидая подсказок, в какую категорию этот запах определить.

— Сидеть, — говорит ему Трей.

— Обалдеваю я от твоего роста, — говорит, улыбаясь ей, отец. — Когда тебя последний раз видел, была-то малявочка, от своей тени