Бешеный Лис - Красницкий Евгений Сергеевич

Мать помолчала, помешивая булькающую в котле кашу.

– Казалось бы, живи и радуйся. Только Господь наш, который есть Любовь, – мать саркастически скривила губы, – если уж взялся карать, то удержу не знает.

У Мишки от дурного предчувствия даже похолодело в животе.

– Сначала, – продолжала мать, – умер благодетель Федора – великий князь Святополк Изяславич. Пришел в Киев Мономах, и отец Евдокии в опалу попал, хотя Федора это не очень коснулось. А потом… На святки повез боярин Федор семью кататься. Сам верхом, а семья в санях. Разогнались по днепровскому льду, возница свистит, детишки визжат, Евдокия улыбается. Такими их Федор и запомнил. Полынью на Днепре тонким ледком затянуло да снежком запорошило, если не приглядываться, то и не заметишь. Конь туда со всего маху и влетел. Сам сразу с головой под лед ушел и сани с собой втащил. Как Евдокия успела полуторагодовалую Катерину на лед выбросить, даже и Федор сам понять не смог, а остальные все сгинули.

И запил Федор. Сначала понемногу, а потом, как с княжьей службы погнали… Да и кому он нужен-то такой? От прежнего великого князя остался – чужой, пьяница – дело доверить нельзя, хозяйство запустил, земли, князем Святополком пожалованные, так и не обустроил… На дочку и глядеть не хотел, все повторял, что если бы не она, так Евдокия спастись могла бы. Отправил Катерину к сестре Евдокии в Треполь.

Кто Корнею рассказал, что с другом такая беда приключилась, не знаю, да только съездил он в Киев и привез Федора к нам в Ратное. Тебе еще четырех лет не было, ты не помнишь.

Мишка не помнил вообще ничего из того, что происходило до «вселения», даже отца, но молча кивнул, вроде что-то смутно припоминая. Мать, впрочем, не обратила на это никакого внимания и продолжала свой рассказ:

– Сотворил отец Михаил истинное чудо. Как уж это у него вышло, не знаю, месяца три с Федором возился, сам чуть Богу душу не отдал, но привел-таки боярина в разум. Единственное, чего добиться не смог, того, чтобы Федор к дочери вернулся, видно, слишком сильно напоминала Катерина ему о погибшей жене. В то время и сделал князь Ярослав Святополчич своим друзьям последний подарок. То ли предчувствовал беду, которая с ним случиться должна, то ли просто помочь хотел… Отцовской великокняжеской печатью скрепил он две грамоты: одну – Федору на погостное боярство, вторую – Корнею на боярское достоинство и Погорынское воеводство.

Федор подарок принял, так и правит с тех пор на Княжьем погосте, а дед твой отказался, мол, если сам Святополк Изяславич его одарить не пожелал, то поддельного воеводства ему не нужно. Гордый!

Последнее слово мать произнесла так, словно плюнула, и надолго умолкла. Мишка решил уже было, что все, опять начал подниматься с бревна, но мать снова удержала его:

– Погоди, самого главного я тебе не сказала. Катерина и сейчас у тетки – боярыни Ирины – в Треполе живет. Она моложе тебя чуть меньше, чем на два года. Так что годика через три готовься жениться, Корней с Федором вас с Катериной у ее колыбели обручили, породниться им, видишь ли, захотелось!

– Что?!!

От подобной новости Мишка чуть не сверзился с бревна, на котором сидел.

«Ни хрена себе! Я, выходит, уже обручен! Без меня меня женили, туды их поперек! И молчат! А Юлька? Да не нужна мне никакая Катерина, знать не знаю и видеть не хочу! И вообще, может, крокодил какой-нибудь… Во влип! Чего ж делать-то теперь? А что тут сделаешь? Дед от своего слова не отступится… Треполь, Треполь… Кажется, это южнее Киева, может, половцы налетят и свадьба расстроится за наличием отсутствия невесты? Господи, что за мысли…»

Потрясение было слишком сильным. Первой мыслью была Юлька, потом злость на деда, потом Мишка понял, что мгновенно утратил возникшую было симпатию к боярину Федору. Только потом до него дошло, что мать явно не одобряет дедовых планов.

– Мам, – тихонько спросил Мишка, – тебе вроде бы это обручение не по нутру?

– А тебе? – вопросом на вопрос ответила мать.

– Да на кой мне эта Катерина? У черта на рогах – в Треполе! Да и вообще… – Мишка запнулся, сказать по поводу «вообще» можно было многое, но, во-первых, это все и было «вообще», одни эмоции без конкретики, а во-вторых, мать и так его прекрасно поняла. – А чего ж ты тогда соглашалась-то?

– А кто меня спрашивал? – Мать невесело усмехнулась. – Когда Фрол с отцом к Федору на крестины ехать собирались, об этом и речи не было, а когда вернулись из Киева, поздно было – обручальное кольцо твое привезли.

– Чего ж раньше-то молчали?

– У деда спрашивай…

«Ага, у него спросишь… Впрочем, сэр, важнее сейчас не то, почему молчали, а то, почему это всплыло именно сейчас? И что же по этому поводу можно предположить? Блин! Да ларчик-то просто открывается! Мать окунулась в столичную жизнь, покрутилась среди подруг детства, а некоторые из них оказались даже и боярыни, наверняка выслушала не один комплимент по поводу своего сына, особенно после того, как князь с нами ласково обошелся. Боярыни, положение чьих мужей пошатнулось с приходом нового князя и имеющие дочерей подходящего возраста, вполне могли положить глаз на «перспективного» парня. Тут-то мать и вспомнила про то давнишнее обручение, о котором, может быть, и думать забыла за давностью лет.

А намеки от подружек детства могли последовать очень привлекательные, вот мать и заело. Это, кстати сказать, объясняет и злость матери по поводу дедова отказа от боярства и воеводства – одно дело хоть и перспективный, но худородный жених, и совсем другое – боярич и воеводич! Тут ведь дело не только во мне одном, старшие же сестры в возраст невест входят, будь они боярышнями, можно в Турове…»

– Анюта!!! – прервал Мишкины размышления крик деда. – Куда смотришь?! Каша подгорает!

– И так сожрете, не подавитесь! – зло огрызнулась мать и, резко поднявшись с бревна, на котором сидела рядом с Мишкой, пошагала куда-то в сторону кустов.

Седьмой день пути. От Княжьего погоста до Ратного, если по хорошей дороге да налегке, – полтора дня. Но сани тяжелые, лошади подустали, да и дорога… Никуда, кроме Ратного и Нинеиной веси, она не вела, значит, ездили по ней мало, а весеннее солнышко поторапливало: того и гляди, окажешься посреди леса в непролазной каше талого снега.

Кроме того, дед явно чего-то опасался. Игрушки в «Младшую стражу» как-то сразу переросли в совершенно серьезное дело: дед сам проверял по ночам посты, вытащил из саней копья – свое и Немого, – то и дело заставлял санный поезд останавливаться и вдвоем с Немым уезжал вперед, проверяя подозрительные места. Все ехали в кольчугах. Брони не хватило только Меркурию: четыре трофейных доспеха из скоморошьего фургона пришлось делить на пятерых – Роську и четырех музыкантов. Меркурий отговорился своей, уже ставшей привычной, фразой: «Ребяток жалко, я-то как-нибудь выкручусь».

То, что дед беспокоится не напрасно, вскоре подтвердилось весьма наглядным образом: на опушке леса обнаружились следы нескольких конных. Судя по следам, четверо верховых выехали к дороге, некоторое время постояли, а потом снова вернулись в чащу. Немой немного проехал по их следам и вернулся с неутешительной вестью: всадники повернули в сторону Ратного. Почему они двинулись не по дороге, оставалось только гадать, но ничего хорошего подобное обстоятельство не сулило.

«Шесть саней, восемь лошадей, двенадцать человек. Из двенадцати только пять вооружены, но трое из них – мальчишки. Расклад еще тот. Но как дед догадался?»

– Деда, ты как догадался, что за нами следят? – улучив подходящий момент, поинтересовался Мишка.

– Рожу одну знакомую на погосте заметил, и очень мне эта рожа не понравилась… – Дед поморщился, отчего его жуткий шрам шевельнулся, как живое существо, зрелище, даже для привычного к дедову уродству Мишки, оказалось жутковатым. – Вот что, Михайла, если что заметишь, сразу стреляй: своих здесь быть не может. Понял?

– Понял, деда. И сани в круг?