Кажется, со мной пойдут в разведку... - Борис Васильев

Сейчас бы самое время заговорить. Рассказать что-нибудь смешное, захватывающее или умное. Мучительно ворочаю в голове чугунные болванки мыслей, потею, как шахтер, но ничего путного не подворачивается. Так, какая-то чепуха, вроде того, что сайлентблоки больше изнашиваются с внешней стороны.

Господи, что со мной происходит?..

— Знаешь, мы в столб врезались, — вдруг уныло начинаю я. — Искры, знаешь, треск…

Язык цепляется за каждый зуб в отдельности. С ужасом вспоминаю, что один раз об этом уже рассказывал, и не могу остановиться. Несет.

— А у нас свет погас, — насмешливо говорит она. — Ты что, на экзаменах провалился?

— Нет…

— А может, ты тунеядец?

— Я слесарь-испытатель.

— А почему ты слесарь здесь, а не в Москве? Может быть, ты сирота?

— Ну, почему сирота? Просто захотел так, и все.

— Кто захотел?

— Я.

— Ты?.. — Она недоверчиво хмыкает. — И чего же ты захотел? Слесарем стать? Мечта всей жизни?

Молчу. Ну, как тут объяснишь? И почему это вообще надо кому-то объяснять? Почему если ты студент, то это само собой разумеется, а если слесарь, то изволь объяснить, как это случилось?

— Наверно, ты двоечник, — решает она наконец, и дальнейшие расспросы отпадают.

Опять идем молча, но теперь я уже не хочу ее развлекать. Я хочу ей ответить. Ответить не на конкретно поставленные вопросы, а на тот, невысказанный, который чувствовался все время.

— Ну, а ты кем хочешь стать?

— Я?.. — Она думает, но, по-моему, не над ответом, а над тем, стоит ли вообще отвечать. — Археологом.

— Это профессия. — Я нагоняю ее. — А я спрашиваю: кем?

— Я тебе сказала.

— А я не о том!.. — Я почти наступаю ей на пятки. — Если бы ты сказала, что хочешь найти библиотеку Ивана Грозного, я бы понял. Если бы ты мечтала расшифровать письменность этрусков или открыть Атлантиду, я бы тоже понял. А ты просто хочешь получить специальность, вот и все.

Она вдруг останавливается. Я чуть не налетаю на нее и снимаю чемодан с плеча.

— Ну, а ты кем хочешь быть? — наконец спрашивает она. — Слесарем? Испытателем? Это тоже только профессии.

— Я?.. — У меня перехватывает дыхание. — Я хочу, чтобы со мной пошли в разведку.

— Что-о?.. — с невероятным презрением тянет она. — Какая разведка? Болтун.

И опять гордо топает вперед. А я иду сзади и улыбаюсь. Мне кажется, что я нашел что-то звонкое и сверкающее, как горный хрусталь.

Тропинка выводит к речке. Аня останавливается:

— Снимай кеды и иди за мной.

Разуваюсь, вешаю связанные шнурками кеды на шею, подхватываю чемодан. Аня идет впереди, подобрав платье, и я все время смотрю на ее ноги. Понимаю, что глупо, но смотрю.

Джинсы намокают до колен, а конца этому броду не видно. Аня еще выше подбирает платье и вдруг останавливается:

— Иди вперед.

— Куда?

— На тот берег.

— А где он, тот берег?

— Ну, не дури! — строго говорит она. — Ты же разведчик? Вот и разведай. Шагай, шагай.

Шагаю, и то ли от холодной воды, то ли оттого, что не вижу больше, как она подбирает платье, а только понимаю, что не все объяснил.

— Ты умеешь печь хлеб?

— Хлеб? — Вопрос ошарашивает, и Аня не может сразу сориентироваться. — Какой еще хлеб?

— Черный, белый, орловский — неважно, какой. Умеешь?

— Хочешь предложить мне работу на ваших испытаниях?

— Хочу узнать, что мы можем, кроме сдачи экзаменов, интеллигентного трепа ни о чем и прыганья под музыку. И выясняю: ничего. Если нас забросить на необитаемый остров, мы либо элементарно помрем с голодухи, либо снова превратимся в обезьян. Ты не умеешь печь хлеб, а я не знаю, с какой стороны запрягается лошадь, — это примеры, не понимай буквально. Просто мы не умеем трудиться без примеров, планов, приказов, указаний. Сами трудиться, понимаешь? Мы ненадежные люди, с нами не то что в путешествие — с нами в турпоход ходить опасно.

— С тобой наверняка, — обиженно говорит она. — Ну, куда ты в осоку лезешь?

Кое-как выбираемся на крутой берег. Обстоятельно шнурую кеды и внутренне торжествую, поскольку она молчит. Значит, я что-то все-таки доказал: зацепило. Подхватываю чемодан:

— Пошли?

Мимо громоздких сараев выходим на дорогу. На обочине стоит трактор. Две фигуры при свете переноски копаются в моторе. Мы подходим, и они еще издали освещают нас переноской:

— Никак, Анечка?

— Привет, — говорит она.

А я останавливаюсь: на меня в упор глядят маленькие глазки. Медленно двигается тяжелая, как у Щелкунчика, челюсть, и луч переноски обшаривает мое лицо.

— Знакомый, кажется?

Сердце мое сжимается, словно из него выпустили воздух, и жалким комочком летит вниз.

— Подержи-ка, Костя, переносочку.

Он отдает переноску, медленно сжимает кулак, и у меня мгновенно начинает чесаться челюсть. Зудит где-то внутри, точно предчувствуя, куда мне влепят. Сейчае влепят. Сию секунду…

— Ты что это кулачищи стиснул? — вдруг пронзительно кричит Аня и, шагнув, толкает парня в грудь. — А ну, отойди! Отойди, а то как дам сейчас!..

— Ну, чего, чего ты? — бормочет парень и пятится от рассвирепевшей Ани.

— Ладно, Леха, оставь, — басит второй, с переноской. — Мы его в другой раз встретим.

Они расступаются, и мы идем дальше. Молча проходим по тихой, уже уснувшей деревне и останавливаемся возле нового, в три окна дома.

— Вот здесь я и живу, — тихо говорит Аня.

Снимаю с плеча чемодан. Стоим, смотрим друг на друга.

— Спасибо тебе, — наконец говорит она.

И протягивает руку. Я держу ее за руку и опять молчу. Она мягко вытаскивает ладошку.

— Иди домой. Ну, иди же.

— Сейчас.

Я задерживаю дыхание, как перед прыжком, и беру ее за руку. Я держу ее руку двумя руками, и она не вырывает ее. Потом вдруг делает шаг вперед, бодает меня головой и шепчет:

— Ну, иди же, иди. Завтра.

— Где?

Она выдергивает руку.

— Там, где подглядывал.

— Я не подглядывал, Аня!..

— Ладно уж, — Она берет чемодан, идет к крыльцу. — Гена…

Я бросаюсь к ней.

— Той дорогой не ходи. Изобьют. Пройди от магазина вниз. Там есть мостик. Ну, до завтра?

— До завтра.

— Иди. Иди, стучу. — И быстро, словно боясь передумать, стучит в окно.

Я отступаю в тень. Звякает крючок, дверь распахивается, Аня на секунду задерживается на пороге, оглядывается, поднимает руку. И дверь за нею захлопывается.

А что же будет завтра?

Честно говоря, я ни разу не целовался с девчонками. То есть, конечно, целовался, но не так. Дважды был на каких-то дурацких вечеринках, где гасили свет, но мне это не понравилось. Когда зажигают свет, все сидят красные и прячут глаза, и у тебя ощущение, что ты спер в трамвае полтинник и все об этом знают. Ну, а завтра все будет по-другому.

Все-таки здорово, что я сказал ей про разведку. Иногда я бываю умным, хотя об этой разведке и не думал. Просто сказалось как-то само собой, словно лежало внутри и вдруг вылезло, как шампиньон. И если разобраться, это-то и хорошо, что не думал, потому что такие вещи нельзя сочинять заранее. Они должны рождаться сами, как кристалл в насыщенном растворе. Это ведь не треп, это…

И тут я останавливаюсь как раз возле магазина, за который мне сворачивать к мостику. Останавливаюсь, потому что вдруг чувствую, что иду сейчас совсем не по той тропе. Она удобная и проторенная, и мостик есть, и морду здесь не набьют, и к базе, пожалуй, поближе, и тем не менее я не хочу по ней идти. Понимаю, что глупо, что все равно никого нет, что даже не расскажу никому, и все-таки не могу поступить по-другому. У меня такое чувство, будто сделаю шаг — и эта тропа станет моей на всю жизнь, и тогда то, что я говорил про разведку, — голая брехня. Я поворачиваюсь и со всех ног пускаюсь назад.

Проношусь по деревне, вылетаю за околицу и вижу трактор, огонек переноски под капотом и две фигуры. Останавливаюсь, чтобы передохнуть, а потом начинаю красться, как глупая кошка к индюку. К счастью, мне вовремя делается стыдно, я вызывающе кашляю и топаю напрямик к трактору. Щелкунчик с приятелем оглядываются, освещают меня переноской и замирают в крайней степени обалдения.

А у меня опять начинает чесаться челюсть. С трудом подавляю желание рвануть в темноту и неожиданно противным голосом спрашиваю:

— Нет ли у вас папиросочки?

Идиот некурящий, на кой черт тебе эта папиросочка?..

Парни одновременно лезут в карманы, Щелкунчик лично зажигает спичку. Прикуриваю, и меня тут же разбирает неудержимый кашель. Давлюсь, хриплю, глотаю слезы и завываю, как припадочный. Не в силах ничего сказать, делаю парням ручкой и деловито ухожу в темноту.

— Эй, друг, погоди!..

Кажется, это голос Щелкунчика. Я подпрыгиваю и с места включаю вторую космическую. Мелькают сараи, кусты на берегу, и вода бьет в колени…

— Эй, друг, ты в дизелях разбираешься?..

Поздно: я уже на той стороне. Мокрый по горло и с папиросой в зубах. «Вот дурак-то, — сказала бы моя мама. — Вот дурачок, господи боже ты мой…»

На следующий день, вместо того чтобы спешить к Ане, я спешу совсем в другую сторону.