Дом для Тины - Владимир Колотенко

В Москву они заскочили на пару дней — повидаться с Россией. Уже в печенках сидят эти мельбурны и гонконги, гонолулы и антананаривы! От карибов и гаваев просто тошнит… Разве что только Вануату, да–да, вот только Вануату пришлась по душе…

Они прилетели в Шереметьево последним рейсом, был поздний вечер, тем не менее жара была адская, и пока добирались домой на Рублевку на своей желтой «бээмвешке», расклеились еще больше. В машине еще ничего, а окно откроешь — коса жара, и тут же поднимаешь стекло — спасаешься кондиционером. Да, жары пришли и сюда. И эти пробки, эти вечные километровые пробки!.. Устали? Конечно! Даже есть не хочется. Спасаешься минералкой… Даже вечером, было уже часов девять, солнце исчезло в мареве, и жара не спадала. Июльская Москва — это ад, а как раз был конец июля, тридцать первое, синоптики предрекали грозу, но где эта гроза? Пекло! Ад!..

Устали? Еще как!..

Завтра август, и лето (какая досада!) уже заметно качнулось к осени.

Ее предложение «Махнем на дачу!» принимается с восторгом. Он даже включил поворот, чтобы развернуться.

— Умница, — говорит он.

— Ага. Хвали меня… Только на минутку заскочим домой, — говорит Юлия.

— Ладно…

Ему приходит в голову:

— «Хороша в июле Юля…».

— Просто ах! — говорит она, — пальчики оближешь!..

Они ведь хотели и машину сменить на свой внедорожник: не очень–то разгонишься в «бэхе» за городом по российскому бездорожью.

Она, не переставая, звонит: «Мы в Москве!.. Мы в Москве!.. Увидимся… Нет, не беременная, еще нет…». Она рада дому! Она так рада!..

— Тебе привет, — говорит Юля.

— Угу…

Дома она раздевается догола и бежит к открытому бассейну: бух! Она — как рыба в воде! Он тоже плюхается: бултых! За день вода нагрелась, и теперь как остывший чай. Высвеченная светильниками и радующая глаз вода немыслимой бирюзы, но не дающая никакой свежести.

— Остаемся? — его вопрос.

— Нет! Едем, едем!.. Я только…

— Ты куда?

— Я посмотрю почту. А ты одевайся.

И мокрая она мчится наверх по деревянной винтовой лестнице (точная копия модели ДНК!), на самый верх в свой кабинет.

— Ладно, — повторяет он, и ложится в воде на спину.

Ей не терпится заглянуть в электронный ящик: что он там еще написал? Если бы не эта изнуряющая работа по упорядочиванию мира… На бегу она успевает промокнуть только руки о какую–то занавеску. За две недели она не смогла заглянуть в свой ящик! Жуть!.. Некогда! Он бы не смог удержаться, думает она, бегая теперь по клавиатуре своими пальчиками с розовыми ноготками. Она кончиками ногтей читает эти письма, находя их забавными. Что сегодня, сейчас? Не прислал ли ей тот далекий писака, которому вздумалось вдруг накрапать о ней целый роман? Да–да, целый роман! Во всяком случае, так он обещал. А что?! Да она достойна не только его пера, но и пера Гомера! Ну, по крайней мере, пера Бальзака! Ей нравится, скажем, это неоспоримое утверждение этого загадочного писаки о том, что без ее плодотворного участия какая–то там Пирамида совершенства не может быть выстроена. Какая Пирамида? Какое совершенство? В наш гибельный век?! Ну и еще нечто миленькое, сладкие подробности, рожденные лишь его воображением, которые ее только веселят. Ах, льстец, ах, засранец!..

Обо всем этом он ничего не знает, и не может даже догадаться, что ей приписывают великую роль великой женщины…

Величественной!

Такие роли под ногами не валяются!

Клеопатра! Не меньше!..

Она даже обнаженная (лучше — голая!) чувствует себя Клеопатрой!

— Мы едем? — его новый вопрос. Он давно одет и стоит у двери.

— Счас…

Ему ничего не остается, как любоваться шелковой цепью ее позвонков.

— Мне холодно. Принеси, пожалуйста, халат, — просит Юля.

Он приносит и халат, и кружку горячего, с чайной ложечкой коньячку прегорячего чая, и махровое полотенце, которым сперва нежно промокает бисер капелек на ее плечах, на спине, волосы, а затем кутает это беспримерное божье творение в желтый махровый халат.

Она благодарит лишь кивком головы, не отрывая глаз от экрана.

Каких–то три недели тому назад (4‑го июля) ей рукоплескала не только Америка, да, весь мир отмечал эту дату: ее рождение…

— Тебе не терпится узнать…

— Ага…

А он, словно угадывая ее мысли, спрашивает:

— А кто еще родился четвертого июля?

— Я! — восклицает она. — Разве ты не знаешь: я и Америка!

Она, оторвавшись от экрана, бросает на него короткий взгляд.

— Кто–то там еще, — говорит она, но разве тебе не все равно кто?

— Нет, — говорит он, — ну так… все равно…

Ее же волнуют совсем не те, кто родился вместе с ней, ее волнует… Это — не обсуждается. Что, например, значит это его «Totus Tuus»? «Весь Ваш» или «Весь Твой»? Твой! Мой? Не знаю… Но звучит неплохо: «Туз»!

Неужели этот Tuus тоже пузастый?! Она ведь терпеть не может этих назойливых пауков, лоснящихся салом губ… с влажными подмышками!

«Тройка, семерка, туз»… «Ночь, улица, фонарь, аптека…»… «А Германа все нет…».

Она, к сожалению, не может ответить и на это письмо — некогда!

Ах, если бы не эта нужда (она хочет иметь свой дом и в Лондоне. Ведь только ленивый, считает она, не имеет сегодня свой дом в Лондоне), она бы давно забросила все свои съемки о каких–то озоновых дырах над Антарктидой, о каких–то стремительно тающих и наползающих, как татарская орда, ледниках, о каком–то исландском вулкане с таким бесчеловечным названием (Эйяфьяллайекюль!), парализовавшем своим непроглядным пеплом все небо Европы, о новом всемирном потопе… Собственно, о начале конца… И давно бы перебралась жить в этот сказочный виртуальный мир какой–то там Пирамиды, выстроенный этим славным, по уши влюбленным в нее, милым малым из какой–то там провинциальной глуши…

А что?!

Если бы не эта нужда (она хочет стать миллиардершей и снять (хрустальная мечта!), снять, наконец, свой эротический фильм… Не какую–то там мазню с голыми сиськами и задницами, которые уже застряли в зубах кислой капустой, залипли в порах, застили взоры, а настоящий: эротика — как акт совершенства! Нет, не акт — как принцип! Как путь совершенствования. Да, как Путь! С пупырышками по всей коже, с рвущимся на лоскутки от радости сердцем, с выдергиванием из тебя самых сокровенных жил жизни, наконец, с сумасшедшинками, да–да, с умопомрачением во всей твоей голове…

Если бы не эта жуткая нужда!

Чтобы облетать мир на воздушном шаре, сыпля на головы деревенских ротозеев (божий дар!) охапки цветов и конфет, и халвы, и разных там куличей и пряников, и, может быть, даже соленых орешков для пива, чтобы ночью, устав до изнеможения, засыпая, читать свой молитвенник и потом спать только в новом беспощадно белом, как чаячий пух, постельном белье…

Если бы не эта жуткая беспощадная нужда!..

— Эгей, ты слышишь меня? — спрашивает он.

— Ага…

Он не заглядывает через плечо на экран, ему ведь все равно, кто там что–то там ей пишет. Мало ли на свете мужчин, у которых она вызывает восторг. Это чистой воды вранье, что она влюбляется в первого встречного!

— Жду в машине, — говорит он.

— О’key!.. — снова кивает она, шумно отпивая очередной глоток.

Проходит еще целый час, прежде чем она усаживается на соседнее сидение.

— Знаешь, — говорит она, — тут такое дело…

— Тебе не холодно? — спрашивает он, чтобы избавить ее от необходимости делиться какими–то там своими тайнами.

Она благодарна ему за это:

— Хочешь — поведу я.

Наконец, им удается выбраться на Ленинградский проспект!

— Теперь руль мой, — говорит она.

Рулить и разруливать — ее страсть.

— Пожалуйста! Что–то случилось?

— Ничего. А что?

— Ничего. Так…

Машин, конечно, гораздо поубавилось, и можно ехать быстрее. Он косится на спидометр: 120.

— Ты спешишь? — спрашивает он.

— Нет. А что?

— Ничего.

— «Рест», — говорит она, — что за имя!? Ты не находишь его слишком каким–то хрустящим что ли? Таким трескучим?..

Он находит ее профиль прекрасным! Затем тянется губами и находит ее маленькое ушко, которое печатает нежным поцелуем.

— Ну–ну, не мешай, ты рискуешь… Видишь, — она бровью кивает на спидометр, — уже сто тридцать…

Только к двум часам ночи их «Лексус» упирается своими белыми глазами в сиреневые ворота. Охрана не спит:

— Юлия! Вы ли это?! Я не верю своим глазам!..

— Мы, мы… Привет, Санек, здравствуй… Все в порядке?

— Какие сомнения?

— Макс, Макс, здравствуй, родной!.. Тише, тише. Не прыгай ты так, не лижись же!.. Ты меня еще помнишь?

Наконец, лес! Леслеслеслес… А этот воздух, а эти звезды… Родина! Это для нее ее небо вызвездило свой черный купол лучистыми шляпками золотых гвоздей! Небо давно ждет встречи с ней!..

Дальние зарницы, но еще тишина… Тишина такая, что слышно, как на озере спят, посапывая, кувшинки (лилии?).