Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник) - Мервин Пик

Милю за милей пробегали они. Море кустарников, пересеченное ими вброд на последних нескольких милях, сменилось плотным серебристым рустом, по которому Гиена с Козлом неслись, точно персонажи какой-то древней легенды, и длинные тени их скакали следом, меж тем как солнце соскальзывало с неба в муть бесцветного света. А после, внезапно, когда загустела мгла, оба ощутили первые признаки того, что земля опускается, что они приближаются к огромным террасам, ведущим вниз, к рудникам. И разумеется, вот оно – широко раскинувшееся скопление древних, заброшенных дымоходов, с краями, поблескивающими под ранней луной.

Увидев трубы, Гиена с Козлом остановились. Почему – догадаться нетрудно: теперь они находились так близко от Агнца, что, по сути, как бы уже и стояли прямо перед ним. Отныне каждый отдельный звук, как бы ни был он призрачен, прогремит в ушах Хозяина.

Оба знали это по горькому опыту, ибо в далекие дни уже совершали, наряду с другими полулюдьми, ошибку, шепчась один с другим и не понимая, что даже легчайшее дыхание всасывается трубами и дымоходами и летит по ним в срединные области, а там, сворачивая и скручиваясь, находит дорогу туда, где сидит, распрямясь, Агнец, насторожив чуткие уши и ноздри.

Мастерски владевшие языком глухонемых, равно как и искусством чтения по губам, они избрали последнее, поскольку обвислые манжеты Козла скрывали его пальцы. Так, глядя друг другу в лица, они в смертельном молчании выговаривали слова.

– Он знает… мы… здесь… Гиена… дорогой.

– Он… может… теперь… нас… унюхать…

– И… Мальчика…

– Конечно… конечно… У… меня… сводит… живот…

– Я… пойду… с… Мальчиком… первым… приготовлю… ему… ужин… и… постель.

– Ты… не… пойдешь… рогоносец… Оставь… его… мне… или… я… тебя… задавлю…

– Тогда… я… пойду… один…

– Конечно… ты… пыльный… проходимец…

– Его… надо… обмыть… сегодня и… покормить… и… дать… воды. Этим… заниматься… тебе… раз… ты… настаиваешь. А… я… доложу Хозяину… О… мои зеленые… чресла… Мои… чресла… Мои испуганные… чресла…

Они отвернулись один от другого и разошлись, и губы их больше не шевелились, однако, закончив разговор, оба сомкнули уста, и Белый Агнец услышал в своем святилище звук завершения, звук, похожий на тот, что издает, опадая на пол, паутина – или мышь, когда наступает на мох.

Итак, Гиена пошел в одиночестве, неся пред собою Мальчика, и наконец, достиг ствола колоссальной шахты, похожей, скорее, на пропасть, чем на обдуманную постройку. Здесь, на краю огромного колодца мглы, он пал на колени и, стиснув отвратительные ладони, прошептал:

– Белый Повелитель Полуночи, будь здрав!

Пять слов опали, почти осязаемо, в лишенный травы и жизни ствол и, осыпаясь эхом, достигли ушей Агнца.

– Это Гиена, мой повелитель, Гиена, которого ты спас от вышней пустоты. Гиена, который пришел к тебе, чтобы любить тебя и служить твоим замыслам. Будь здрав!

И тогда из бездонной мглы изошел голос. Он был подобен звону маленького колокольца, или пению обнаженной невинности, или воркованью младенца… или блеянью Агнца.

– Кто-то с тобою есть, мне сдается.

Голос трелью донесся из тьмы; повышать его необходимости не было. Подобно игле, пронзающей изгнившую ткань, сладостный этот голос проник в отдаленнейшие тайники Подземного Царства. Он достиг, трель за отзывной трелью, западных подземных темниц, где посреди извитых балочных ферм безмолвные полы набухали средь рдяной ржи морем лиловых грибов, мертвых, как почва, из которой они некогда произросли. Довольно было бы лишь притопнуть ногой, чтобы повергнуть их в великую смерть, в бесцветие праха – но ни нога, ни колыхание воздуха, ничто ни проходило здесь вот уже сотню лет.

Он проникал повсюду, голос Агнца… и вот он послышался снова:

– Я жду твоего ответа… и тебя.

Затем, с тонюсеньким вздохом, похожим на посвист косы:

– Что ты принес мне со злобного солнца? Что есть у тебя для твоего повелителя? Я все еще жду.

– У нас есть Мальчик.

– Мальчик?

– Мальчик – нетронутый.

Долгое молчание, в котором Гиене почудилось, будто он слышит нечто такое, чего прежде не слышал ни разу – далекий трепет.

Впрочем, голос Агнца был так же чист, благозвучен и свеж, как водосточный желоб, и совершенно лишен эмоций:

– Где Козел?

– Козел, – ответил Гиена, – сделал все, чтобы мне помешать. Могу я спуститься, мой повелитель?

– Мне кажется, я спросил: «Где Козел?» Мне неинтересно, кто из вас кому мешал или не мешал. В эту минуту мне интересно, где он пребывает. Жди! Не его ли я слышу в Южной Галерее?

– Да, Господин, – ответил Гиена. Он выставил голову и плечи так далеко за край бездны, что это могло показаться опасным всякому, кто не знаком был с его чудотворной способностью переносить высоту и с общим проворством во тьме и на обрывах. – Да, Господин. Козел спускается по железной лестнице. Он пошел приготовить для Мальчика хлеб и воду. Безволосое существо впало в беспамятство. Ты не захотел бы видеть его, мой Белый Властитель, пока он не будет омыт, накормлен и не отдохнет. Да и Козла, тупого олуха, ты тоже видеть не захотел бы. Я не позволю ему докучать тебе.

– Ты необычайно добр сегодня, – донесся из глубины сладкозвучный голос. – А потому, я уверен, сделаешь то, что я тебе прикажу; ибо если ты поступишь иначе, я спалю твою черную гриву. Итак, приходи немедля с твоим утомленным другом, чтобы я составил о нем мнение. Я уже чую его запах и, должен сказать, он схож со струей свежего воздуха в забое. Ты идешь? Я ничего не слышу. – И Агнец оскалил жемчужные зубы.

– Я иду… господин… иду, – вскричал Гиена, который уже трясся от страха, ибо голос Агнца походил на нож в бархатных ножнах. – Сейчас я принесу его, и он станет твоим навек.

И Гиена, руки и ноги которого ходили, несмотря на всю их мощь, ходуном, начал перелезать с Мальчиком через край шахты, туда, где в лунном свете тускло поблескивала цепь.

Чтобы освободить для сползания по железной цепи обе руки, Гиена перекинул Мальчика через плечо, и тот жалобно застонал.

Но Гиене было не до него, потому что он признал в голосе Агнца ноту иного тона. Агнец говорил с той же ласковостью, той же страшной ласковостью, что и прежде, но имелось и некое отличие. Что именно породило в Гиене мысль, будто голос Агнца переменился, сказать невозможно, ибо Гиена мог лишь ощутить перемену, ощутить подобие потаенного пыла.

И впрямь, что это была за причина! Любое существо меньшего, нежели Агнец, калибра, никак не смогло бы сейчас совладать с отвратительной дрожью своего возбуждения.

Десять лет или больше того прошло с тех пор, как последний гость сел с ним за стол – сел и увидел запеленутые глаза Агнца, и понял, лишь раз взглянув на хозяина, что из него, гостя, высасывают душу. Гость умер, как и все остальные, – мозг ли его слишком резко рванулся прочь от тела, или тело упрыгало, точно лягушка, на поиски мозга, но, подобно рудничным машинам, оба затихли в безмолвии и пустоте истребления.

Что сохраняло жизни двух его прихвостней, не знал даже Агнец. Что-то в природе их или в теле сообщало Козлу и Гиене подобие физического иммунитета – что-то, быть может, связанное с общей для них заскорузлостью души и натуры. Они пережили сотни мощных зверей, постепенно разъедаемых изнутри своими метаморфозами. Всего только век назад Лев грохнулся, в пародии на мощь, свесив в падении огромную голову, и слезы хлынули из янтарных глаз его, торя дорожки по просторам золотящихся скул. То было падение великое и ужасное: и все-таки в нем присутствовало милосердие, ибо под макабрической пятой ослепительного Агнца прежний царь зверей доведен был до вырождения, а нет ничего более подлого, чем выдавливание, капля за каплей, крови сердечной из огромного золотого кота.

Он рухнул, взревев, и ночь, казалось, медленно всосала его в себя, как будто опал некий занавес, и когда снова зажглись фонари, не оставалось ничего, лишь плащ, да нагрудник, да кинжал, сверкающий звездами, да уплывающая в несказанную тьму западных закромов, схожая с нимбом грива огромного полузверя.

И был еще Человек, тонкий и быстрый, по лицу которого Агнец провел пальцем, и понял в своей слепоте, благодаря одному лишь касанию и трепету воздуха, что перед ним газель в чистом виде. Но и Человек умер столетье спустя, на совершенной высоте прыжка, и огромные глаза его тускнели, пока он падал на землю.

А были еще человек-богомол, человек-свинья и люди-собаки; крокодил, ворон и та непомерная рыба, что поет на манер коноплянки. Все они умерли на той или иной стадии преображения – из-за отсутствия какого-то необходимого для выживания ингредиента, коим по некой темной причине обладали Гиена с Козлом.

И это было для Агнца источником огорчения, – что из всех созданий, прошедших через его крохотные, белоснежные ручки, созданий всех форм, размеров и разумов, при нем, наконец, осталась лишь пара почти идиотов – трусливый бандит Гиена и подхалим Козел. Было время, когда его тайный покой, полный богатых ковров, золотых шандалов, благовоний, горящих в нефритовых кубках, и алых навесов, чуть колыхавшихся под далекими сквозняками, дувшими из воздушных шахт, – было время, когда святилище Агнца заполняли жрецы, которые, преисполнясь благоговения при виде этого места, вперивались из-за плеч друг друга (плеч шерстистых, щетинистых, плеч, покрытых голой шкурой, плеч чешуйчатых и перистых) в своего повелителя, – он же, Агнец, творец, можно сказать, нового Царства, новых видов, сидел на троне с высокой спинкой, и тускло-голубая плева покрывала его глаза, и грудь пышнела мягкими, несравненными завитками, – ладошки сложены, губы чуть приметно окрашены в нежнейший из сиреневатых тонов, а на голове, в редких, впрочем, случаях, красовалась корона из тонких, изящно переплетенных костей, выцветших до белизны, которая спорила с белизной самой шерсти, бывшей одеянием Агнца.