Чернобыльская тетрадь - Григорий Устинович Медведев

В чем же тут дело? А дело тут в заговоре умолчания. В отсутствии гласности отрицательного опыта. Нет гласности — нет уроков. Ведь об авариях на АЭС последние 35 лет никто друг друга не оповещал, никто не требовал учитывать опыт этих аварий в своей работе. Стало быть, аварий не было. Все безопасно, все надежно… Но не зря ведь Абуталиб сказал: «Кто выстрелит по Прошлому из пистолета, по тому Будущее выстрелит из пушки». Я бы перефразировал специально для атомных энергетиков: «по тому Будущее ударит взрывом атомного реактора… Ядерной катастрофой…»

Тут необходимо добавить еще одну деталь, которая не нашла отражения ни в одном из технических отчетов о происшедшем. Вот эта деталь: режим с выбегом ротора генератора, используемый в одной из подсистем быстродействующей системы аварийного охлаждения реактора (САОР), планировался заранее и не только нашел отражение в программе испытаний, но и был подготовлен технически. За две недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока была врезана кнопка «МПА» (максимальной проектной аварии), сигнал от нажатия которой задействовали лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал от этой кнопки был чисто имитационный и проходил «мимо» всех основных уставок и блокировок атомного реактора. Это была серьезная ошибка.

Поскольку началом максимальной проектной аварии считается разрыв всасывающего или напорного коллектора диаметром 800 миллиметров в прочно-плотном боксе, то уставками на срабатывание аварийной защиты (АЗ) и системы САОР являлись:

— снижение давления на всасывающей линии главных циркуляционных насосов,

— снижение перепада «нижние водяные коммуникации — барабаны-сепараторы»,

— повышение давления в прочно-плотном боксе.

При достижении этих уставок в нормальном случае срабатывает аварийная защита (АЗ). Все 211 штук поглощающих стержней падают вниз, врубается охлаждающая вода от емкостей САОР, включаются аварийные насосы техводоснабжения и разворачиваются дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из бассейна-барбатера в реактор. То есть средств защиты более чем достаточно, если они задействованы и сработают в нужный момент…

Так вот — все эти защиты и надо было завести на кнопку «МПА». Но они, к великому сожалению, были выведены из работы из опасения теплового удара по реактору, то есть поступления холодной воды в горячий реактор. Эта хилая мысль, видимо, загипнотизировала и руководство АЭС (Брюханов, Фомин, Дятлов), и вышестоящие организации в Москве. Таким образом была нарушена святая святых атомной технологии. Ведь если максимальная проектная авария была предусмотрена проектом, значит, она могла произойти в любой момент. И кто же давал в таком случае право лишать реактор всех предусмотренных проектом и правилами ядерной безопасности защит? Никто не давал. Сами себе разрешили…

Но спрашивается, почему безответственность Госатомэнергонадзора, Гидропроекта и Союзатомэнерго не насторожила директора Чернобыльской АЭС Брюханова и главного инженера Фомина? Ведь по несогласованной программе работать нельзя. Кто же такие Брюханов и Фомин? Что это за люди, что за специалисты?

Познакомился я с Виктором Петровичем Брюхановым зимой 1971 года, приехав на площадку строительства АЭС, в поселок Припять, прямо из московской клиники, где лечился по поводу лучевой болезни. Чувствовал я себя еще плохо, но ходить мог и решил, что, работая, приду в норму быстрее.

Дав подписку, что покидаю клинику по собственному желанию, я сел в поезд и утром уже был в Киеве. Оттуда на такси за два часа домчал до Припяти. В дороге несколько раз мутило сознание, тошнота, головокружение. Но тянуло к работе, назначение на которую получил незадолго до болезни.

Лечился я в той самой шестой клинике Москвы, куда через пятнадцать лет привезут смертельно облученных пожарников и людей эксплуатационного персонала, пострадавших при ядерной катастрофе четвертого энергоблока…

А тогда, в начале семидесятых, на месте будущей АЭС еще ничего не было. Рыли котлован под главный корпус. Вокруг — редкий молодой сосняк, как нигде в другом месте, пьянящий воздух. Эх, знать бы заранее, где не стоит начинать рыть котлованы!

Еще при подъезде к Припяти обратил внимание на песчаную холмистую местность, поросшую низкорослым лесом, частые проплешины чистого желтого песка на фоне темно-зеленого мха. Снега нет. В иных местах, пригретая солнцем, зеленела трава. Тишина и первозданность.

— Бросовые земли, — сказал таксист, — но древние. Здесь, в Чернобыле, князь Святослав невесту себе выбирал. Норовистая, говорят, была невеста… Более тысячи лет этому маленькому городку. А ведь выстоял, не умер…

Зимний день в поселке Припять был солнечный и теплый. Так здесь часто бывало и потом. Вроде зима, а все время весной пахнет. Таксист остановился возле длинного деревянного барака, в котором временно расположились дирекция строящейся АЭС и управление строительством.

Я вошел в барак. Пол прогибался и скрипел под ногами. Вот и кабинет директора — комнатенка площадью около шести квадратных метров. Такой же кабинет у главного инженера М. П. Алексеева, будущего зампреда Госатомэнергонадзора. По итогам Чернобыльской катастрофы ему будет объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. А пока…

Когда я вошел, Брюханов встал, невысокий, сильно кудрявый, темноволосый, с морщинистым загорелым лицом. Смущенно улыбаясь, пожал мне руку. Во всем облике его чувствовалось, что человек он мягкий, покладистый.

Позднее это первое впечатление подтвердилось, но открылись в нем еще некоторые другие стороны, в частности внутреннее упорство при недостатке знания людей, что заставляло его тянуться к многоопытным в житейском смысле, но порою не всегда чистоплотным работникам. Ведь тогда Брюханов был совсем молодой — тридцати шести лет от роду. По профессии и опыту работы он турбинист. С отличием окончил энергетический институт. Выдвинулся на Славянской ГРЭС (угольной станции), где хорошо проявил себя на пуске блока. Домой не уходил сутками, оперативно и грамотно решал вопросы. И вообще, я позже узнал, трудясь с ним бок о бок несколько лет, что инженер он хороший, сметливый, работоспособный, но вот беда — не атомщик. А это, оказывается, в конечном счете, как показал Чернобыль, самое главное. На атомной станции надо быть прежде всего профессионалом-атомщиком…

Курирующий Славянскую ГРЭС замминистра из Минэнерго Украины заметил Брюханова и выдвинул его кандидатуру на Чернобыль…

С общей образованностью, имею в виду широту кругозора, начитанность, гуманитарную культуру, у Брюханова было слабовато. Этим в какой-то мере объяснял я позже его стремление окружать себя сомнительными знатоками жизни…

А тогда, в 1971 году, я представился, и он обрадованно произнес:

— А, Медведев! Мы ждем вас. Скорее приступайте к работе.

Брюханов вышел из кабинета и позвал главного инженера.

Вошел Михаил Петрович Алексеев, успевший поработать здесь уже несколько месяцев. Приехал он в Припять с Белоярской АЭС, где работал заместителем главного инженера по третьему строящемуся блоку, который числился пока