Тьма египетская - Ланитова Лана

– Наверное, я мало штудировал в университете историю Древнего Египта, – задумчиво произнес Владимир. – Но, хоть убейте, я вовсе не помню, кто это.

– О, я убил бы тебя с превеликим удовольствием, – оживился демон, – и даже неоднократно, милый мой Le Favori. – Да, зачем тебе эта странная дама? Если мы станем вникать во все хитросплетения генеалогии давно почивших египетских господ, живших еще до нашей эры, у тебя, Махнев, друг ты мой пытливый, заболит голова. Скажу тебе больше – даже их мумии едва сохраняют хрупкую целостность, не попав до поры в руки дотошного археолога или просто копателя древних гробниц.

– Но, как мы тогда их сможем увидеть?

– Я не смогу, да и прав на то не имею, рассказать тебе обо всех секретах мироздания. А главное, донести до тебя тот факт, что время в пространстве вовсе не линейно. Я уже как-то рассказывал тебе немного о категории времени. Об его относительности. Помнишь, мой урок, перед тем, как заслать тебя в Михайлово?

– Помню, но смутно, – помрачнев, ответил Владимир. – Зато само Михайлово мне снится до сих пор.

– О, это всё издержки нашего обучающего курса. Со временем пройдет. Итак, о чём я? Так вот, друг мой, я повторюсь. Время – это категория относительная. И часто его ход в пространстве имеет спиральную структуру, либо рандомно-ячеистую.

– Даже так?

– О, есть еще и те законы течения времени, которые твой земной разум не может не только до конца постичь, но и получить даже примерное представление.

– Почему? – с интересом спросил Владимир.

– Почему? Да, потому что, вскипит твой слабенький умишко, если попытается понять хоть малую толику из глубин познаний этих. Я люблю Землю, но эта планета и ее общий интеллект до сих пор стоят на уровне гимназиста начального класса церковно-приходской школы. Мало вы еще развиты. Да и чего греха таить, я и сам – то в «многомерность» не больно-то лезу. У меня должность попроще, и задачи полегче. Не люблю я слишком глубоко утекать в дебри мироздания. Троечка у меня по этому предмету. Но в плане решения прикладных задач, я вполне справляюсь со всеми этими головоломками. Главное, Махнев, это не лезть в те пределы и миры, в которых тебя никто не ждёт.

– Да уж. Это точно…

– Давай договоримся об одном: время – это категория субъективная и многомерная. Мы видим Вселенную такой, потому что только в этой Вселенной и мог возникнуть сам наблюдатель. То есть – человек. Следовательно, все, что он наблюдает, является лишь продуктом его субъективного видения. Существует бесконечная иерархия измерения времени, населенная бесконечной иерархией уровней сознания. На этом и закончим вступительную часть. Особенно сия трактовка удобна для просмотра прошлого.

Владимир пристально смотрел на демона, внимая каждому его слову.

– Знаешь, вот даже то, что я сейчас тебе вещаю, ты не запомнишь, и знать-то потом не будешь. При новом воплощении тебе все полученные теоретические знания, словно тряпкой сотрут из твоей слабенькой памяти. Оставят лишь эмоциональный опыт твоей пытливой душонки.

– Да? А когда я вновь воплощусь? – серые глаза Владимира засветились вспыхнувшей надеждой.

– Еще не скоро, – отмахнулся демон. – Пока со мною еще побудешь. Или тебе уже надоело?

– Нет, что вы…

– Махнев, круг Сансары ведь так скучен. Ты только подумай: новое рождение, нудное долгое и беспомощное детство, когда ты слаб и глуп… Потом вновь долгая учеба. Гимназия. Постижение Аза и Ижицы. Первые ошибки, наказания, разочарования. Первые слезы, мечты и их провалы. Первая глупая любовь. «Она божественна, – думаешь ты. – Какие щечки, какой стан, какая милая улыбка, волосы, платье. Она вся соткана из неземных флюидов». И в тебе начинает разгораться этот вечный поединок между «возвышенностью и обожествлением» и первыми приступами человеческой похоти! О, это вожделение не дает тебе покоя ни днем, ни ночью, загоняя разум в такие немыслимые дебри! «Она должна быть моею навеки», – думаешь ты. А что же дальше? Вновь несбывшиеся надежды. О, mein Goth! Первые и беспощадные удары по самолюбию. Ревность. Первые попытки осознать, что мир этот просто ужасен, ибо некая Лизонька с глупой, но смазливой мордахой и мозгами чуть больше, чем у кошки, вдруг выбрала не тебя, а прыщавого, но наглого племенника директрисы. Ты злишься на нее. А вместе с ней и на весь мир. И становишься циником. Юным и злым циником. Тебе кажется, что ты постиг этот неискренний мир, поняв его гнусную природу. И ты с удовольствием смеешься над репликами своих друзей о том, что «весь мир бардак, а бабы – бляди…» Знакомо, Махнев?

– Отчасти…

– Да, в прошлой жизни у тебя все было иначе. Циником ты был с раннего детства. Да и тело тебе дали такое, что мало кто из женщин отказывал тебе в любви. Антропос и физиология – так часто имеют огромное значение для жизни индивида! Я все это помню… И знаю, что у тебя в прежнем воплощении были исключительные данные. Редко встретишь красавца, подобного тебе. Стать, порода, отличные мозги! А главное – какая славная потенция! Твой член – это же образец породы! – захохотал демон. – Отчего ты мне так и дорог. В своем монологе я отталкиваюсь от среднего гражданина этого мира. Конечно, вариантов в пространстве настолько много, что Творец едва успевает просматривать всё многослойное кружево собственных реальностей и жизни индивидов в них. Мне кажется, порой, что он совсем не внемлет каждому. Ему не до этого. Он слышит лишь отдельные, особо сильные выкрики. Все остальное у него идет эдаким общим фоном его любимой вечной музыки. Музыки его многомерного творения. Это уже мы, демоны, чаще и шныряем в поисках особых душ. Мы и делаем всю ту грязную и кропотливую работу, которую Главному делать не с руки.

– Вот как?

– Да, так, mon cher! Я столько лишнего болтаю пред тобою. О божьем промысле спокойно говорю. Сие риторство я люблю, и этого не скрою. Тем паче, что все знания потом я удалю…

Владимир улыбнулся кончиками губ.

– Так, на чём я там остановился? Ах, да. На познании этого мира при каждом новом воплощении. Пролетает бессильное детство и уродливое отрочество.

– У меня было весьма неплохое и нескучное детство.

– Ну, с тобой – это случай особый. Не каждому дано родиться любимым и единственным сынком в богатом семействе. А впрочем, даже у самых больших счастливчиков именно в детстве бывают минуты полного бессилия перед волей старших. Например, досужего гувернера, заставляющего учить французские глаголы, вместо игры в мяч на солнечной лужайке. Разве ты сам не помнишь, как однажды летом тебе пришлось штудировать синтаксис французского языка в то время, как рядом, на лужайке возле дома, играли в мяч гости твоей маман. И среди них была одна – молоденькая и хорошенькая Сюзи, которую ты мысленно готов был раздеть уже в неполные семь земных годков. Не помнишь?

– Помню…

– А помнишь, как ты истово проклинал француза со всеми его чёртовыми глаголами. И даже мечтал его убить?

– Да, – усмехнулся Владимир. – Припоминаю немного.

– То-то. А знаешь, я был тогда совсем рядом. И даже думал всерьез помочь тебе в этом мероприятии.

– Зря… Мало ли что придет в голову глупому мальчишке.

– Ты, верно, не помнишь, но в тот же день ты придумал аж целых десять способов убийства этого мерзавца француза!

– Даже так? – Владимир снова хмыкнул и густо покраснел.

– Да, уже тогда я был обеспокоен тем, что как бы твоя репутация будущего соблазнителя и прелюбодея не подмочилась бы деяниями настоящего убийцы. А убийства – это уже не моя прерогатива.

– Ну, вот еще… Я же не душегуб.

– Но тогда-то, клянусь, ты был настолько близок к этому.

– Да, бросьте вы…

– Помилуй, ты даже детально продумывал, как накормить этого несчастного Жана пирожными с крысиным ядом.

– Какой кошмар, – от стыда Владимир закрыл глаза.

– У твоей матушки в кладовой хранился пузырёк с этой пагубой. И вот ты, наполненный решимостью отравить француза, спустился…

– Довольно, Виктор. Мне стыдно…

– Как скажешь… Поверь, но в те минуты я с восхищением смотрел на твое милое и такое не по-детски злое и мстительное личико. Но мне было чертовски жаль тебя терять. Ведь если бы я дал тебе тогда волю, тебя бы тут же прибрал в свои лапы какой-то иной демон. Намного проще и бескомпромиссней меня. Знаешь Махнев, те мои коллеги, что работают с душами убийц, они ведь не разговаривают стихами.