Зачарованные камни - Родриго Рей Роса

— Я хочу есть, — сказал Сильвестре.

Старик поставил метлу возле мусорного бака.

— Смотри-ка, — показал он на небо, по которому со стороны каньона ползла тяжелая черная туча, — скоро ливень будет. Давай-ка готовься. Поищи где-нибудь хороший кусок пленки. Разуй глаза и найдешь.

Ветерок принес запах дождя. Сильвестре увидел вдалеке трех мальчишек. У одного под мышкой был резиновый мяч.

— Иди поиграй, если хочешь. Накормить я тебя не смогу, но одеяло постерегу. Вечером придешь за ним.

Старик свернул одеяло и положил его в свою тележку.

— Пока, — крикнул довольный Сильвестре, затем, прихрамывая, побежал к мальчишкам и… застыл в нескольких метрах от них.

— Что, Противнючка, сразимся? Нас теперь четверо, — сказал тот, что держал мяч. Его звали Ховито.

— Ага, уже сыграли! Сейчас вон дождь пойдет!

— Плевать на дождь, — Ховито повернулся к Сильвестре. — Будешь играть? Как тебя зовут? Сильвестре? — Он засмеялся. — А похож больше на… этого, из мультика. Ладно, играешь со мной. На что играть будем?

— Кто проиграет, тибрит для всех колу, — предложил самый старший на вид. У него было такое лицо, будто его укусил тарантул. Да его так и прозвали — Тарантул.

— Заткнись, — сказал Ховито. — Неприятности нам совсем ни к чему.

— А на что тогда?

— Если проиграешь, поцелуешь меня в задницу, — засмеялся Ховито и сорвался с места. Он постучал по мячу, а потом одним ударом послал его в кирпичную стену на другом конце маленького парка. Мяч попал точно в центр квадрата, нарисованного на стене углем.

Матч начался. Ховито комментировал игру как заправский профессионал.

Ховито и Сильвестре выиграли.

— Ну, — Ховито взял мяч под мышку, — целуйте.

— Сам себя поцелуй, — ответил Тарантул. — Матч-реванш.

— Я хочу есть, — сказал Сильвестре и ткнул пальцем себе в живот.

— После игры поедим, — заверил его Ховито.

Начался ливень, но они сыграли еще раз.

— Нападающий идет по левому краю, сеньоры! — вопил Ховито, — бьет по мячу, обходит, смотрите, снова обходит Противнючку, бьет, снова завладевает мячом… Противнючка остался с большим носом. Какая техника! Такого наши болельщики никогда еще не видели! Проходит вперед, бьет по воротам… Гоооооол!!!!!

— Кочелеон! — крикнул Противнючка Сильвестре, когда тот бежал навстречу Ховито, торжествующе подняв руки.

Противнючка и Тарантул снова проиграли.

— Что значит «кочелеон»? — спросил Сильвестре Ховито.

— Ничего. Это он сам придумал.

Тарантул побежал за мячом, который перелетел через стену на улицу. Дождь перестал.

— Ну теперь придется целовать два раза.

— Эй, смотрите, правосудие пожаловало!

Из полицейского пикапа вышли двое стражей порядка и решительным шагом направились в сторону мальчишек. Те бросились наутек. Один из полицейских засмеялся им вслед, другой что-то закричал. Сильвестре не разобрал слов, но оглянулся. Сзади него по скользкой тропинке бежал, не разбирая дороги, Противнючка. На лице его был написан животный ужас.

Вода сочилась сквозь прогнившие доски старой двери, которую мальчишки поставили на два бревна, соорудив убежище в канаве. Все молчали. Вонь гниющего мусора смешивалась со свежим запахом дождя. Ветер качал деревья, и крупные капли падали на деревянную кровлю. Маленькие низкие тучки быстро проносились (казалось, они прямо-таки прыгают по небу) над холмами и оврагами. Вдали голубели горы — те самые, что видел Сильвестре из мансарды дома, где жил.

— Ну что, парни, — сказал Ховито, расстегивая ремень, — пора расплачиваться. — Будем целовать, ха-ха-ха!

— Дерьмо ты, Ховито! — высказал свое мнение Противнючка.

— А лично тебе придется целовать задницу нашему бельгийскому другу. Как ты на это смотришь, старина?

— Нет, — серьезно ответил Сильвестре и снова потыкал себе в живот. — Мне нужно что-нибудь съесть.

Ховито снова застегнул ремень, и Сильвестре с облегчением понял, что это была только шутка.

— Что с тобой приключилось? — спросил Тарантул Сильвестре.

— Машина сбила, — он показал покрытое шрамами бедро. — А с вами что?

— Те полицейские… — Противнючка задрал рубашку и показал синяки. — Поймали меня, когда я клей нюхал, ну и навесили по первое число. Ховито, покажи ему дырку.

Ховито показал след пулевого ранения в грудь, и мальчики подошли поближе, чтобы лучше рассмотреть шрам.

— Залез в карман одному богатенькому. А у него была пушка, и он в меня пальнул, когда заметил, что я у него бумажник вытягиваю.

Когда снова выглянуло солнце, они вернулись в парк.

Сильвестре пошел за Противнючкой, который тоже жаловался на голод, в маленькую грязную лавчонку. Толстуха-хозяйка дала им большой бумажный пакет с сухим хлебом и кусок свежего сыра. Сыр они съели сразу, как только вышли из лавки, а хлеб отнесли в парк и разделили на четверых.

21

Сбит приемный сын молодого предпринимателя

Сильвестре Баррондо, семи лет, приемный сын Фаустино Баррондо и Илеаны Чикас-де-Баррондо, уроженец бельгийского города Брюгге, в тяжелом состоянии был доставлен вчера в военный госпиталь, после того как его сбил на Авенида-де-Лас-Америкас автомобиль марки «дискавери» голубого цвета, скрывшийся с места преступления. Только что стало известно, что на прошлой неделе в нашу страну прибыли близкие родственники пострадавшего мальчика, которые подали в Комитет по делам несовершеннолетних заявление о нарушении прав ребенка. В заключение утреннего выпуска новостей…

Хоакин закрыл газету. Только что прочитанная новость, похмелье после выпитого вчера пива и запах горелого масла, проникавший с кухни через окно маленького номера захудалого отеля, где он провел ночь, усиливали и без того острое чувство тоски. Он с трудом, борясь с похмельем, вспомнил, как вчера, когда они вышли из «Тьемпо», Элена привезла его сюда.

Зазвонил сотовый. Вайина.

— Ты где?

— Точно не знаю. В каком-то отеле в центре.

— Мы договаривались встретиться сегодня. Ты заставляешь меня ждать.

Похмелье и глупая ссора с любимой женщиной могут из любого сделать, хотя бы на мгновение, высокоморального человека. Дурнота и понимание того, что та ссора, в которой он сам был виноват, может стоить счастья всей жизни. Просветленный алкоголем человек ясно видит, что даже кажущиеся мелочи способны иметь решающее значение для его будущего благополучия и делают его — пусть хотя бы всего лишь и на время похмелья — до крайности щепетильным.

— Разве? — деланно удивился Хоакин. — Что-то не припомню зачем.

— Проблема с некоей лошадью. Теперь припоминаешь?

— Ах это. Не до лошадей мне сейчас. Я, видишь ли, вчера перебрал.

— Что собираешься делать?

— Пока ничего. А потом пару звонков.

Довольно долгая пауза.

— И что за звонки?

— Первый — моему другу Армандо.

Еще одна пауза.

— И что ты ему собираешься сказать?

— Чтобы кончал дурить, шел в полицию и рассказал все как было. К тому же если он будет продолжать в том же духе, то ему придется выложить кучу денег Педро и мне. И тебе. На самом деле, что он теряет? Репутацию? Но это был несчастный случай. Не думаю, что такое пятно будет трудно смыть.

— Так, — сказал Вайина, и голос его прозвенел, как натянутая струна. — Прекрасно. Ты встречался с Растелли, так ведь? Дело принимает плохой оборот. Я тебе не говорил, что речь может идти о попытке похищения? Так вот, я тебя предупредил.

— О чем?

— Что его могут представить как соучастника похищения. Пусть даже соучастие это было неумышленным. И тогда дело плохо. Так мне, по крайней мере, представляется.

— Значит, так представляется?

— А второй звонок?

— Ах да, второй звонок. Одной знакомой.

— Знакомой?

— Она журналистка. Я уверен, что ей будет интересно узнать, кому пришло в голову…

Вайина бросил трубку.

Хоакин встал и пошел в ванную. Наклонился над раковиной, стараясь не смотреть в зеркало, открыл кран. Долго держал голову под струей холодной воды, пока не почувствовал облегчения. Достал из несессера слабительное, бросил таблетку в стакан с водой. Выпил пенящуюся жидкость и лег в ожидании эффекта, который должны были произвести лечебные соли и кислоты.

Они молча сидели на бетонной скамье возле фонтана в парке Берлин.

— Гватемальский воздух ядовит, — сказал он. (Может быть, это газы, испускаемые вулканами?) — Люди, которые здесь живут, — каменные, мертвые.

— Ты немного преувеличиваешь, — слабо улыбнулась она и, склонив голову, спросила: — И что, по-твоему, можно сделать?

Он криво усмехнулся и пожал плечами. Подумал, что уже слишком поздно.