Кардонийская петля - Вадим Панов

– Ты вроде говорил, что Махим согласился с доводами Лилиан, – припомнил Гуда.

– Огнедел появился на Кардонии до начала переговоров, а значит, Махим мог его нанять.

– А потом кто-то третий, кто стоял между Махимом и Огнеделом, отдал приказ на убийство Лилиан, – прищурился Нестор. – К примеру, исполняя волю Арбедалочика.

– К примеру, – согласился дер Даген Тур.

– Допустим. – Гуда побарабанил пальцами по столешнице. – А почему ты подозреваешь ушерцев? Мы ведь понимаем, что стратегически они уже проиграли: их слишком мало, и проглотить Приоту они не в состоянии.

– А ещё мы оба понимаем, что для победы ушерцам достаточно Линегарта и левого берега Хомы, – рассудительно ответил Помпилио. – Если справятся до зимы, следующая кампания превратится в отлов остатков приотской армии по степям Правобережья. К тому же Дагомаро знает, что мы не хотим отдавать Кардонию Компании, и это знание могло подвигнуть его на авантюру: он мог сам начать войну, чтобы раз и навсегда показать, кто на Кардонии главный.

– Меня знакомили с Винчером, – задумчиво произнес Гуда. – У меня сложилось впечатление, что ради своих целей он пойдёт на что угодно.

– Правильное впечатление.

– Ты его прощупывал?

Вопрос правильный, но сложный.

– Дагомаро – наш союзник, – медленно ответил Помпилио. – Я приду к нему только после того, как исключу Арбедалочика и Махима.

– А они сидят в Линегарте?

– Не совсем, – улыбнулся дер Даген Тур. – Мне стало известно, что Махим направляется в Убинур, хочет покинуть планету. Я планирую его перехватить.

– В Убинуре?

Помпилио вновь потёр бедро и отрицательно покачал головой:

– Не уверен, что Махим доедет до порта.

И Нестор согласился:

– Пожалуй.

Они не были ханжами и не были ангелами, они знали, как следует поступать с опасными политическими противниками, и понимали, что враги не позволят бывшему консулу добраться до далёкого порта.

– Убинурский скорый делает четыре остановки, три из них – в достаточно больших городах, последнюю – на маленьком разъезде, где пополняет запас воды. Там я сяду в поезд и поговорю с Махимом.

– Не поздно?

– Если с Махимом что и случится, то лишь на последнем перегоне, – уверенно ответил Помпилио. – Этот участок проходит всего в сотне лиг от линии фронта, что очень удобно для устройства маленького убийства, замаскированного под диверсию.

– Как ты доберешься до разъезда?

– Я с самого начала предполагал использовать аэроплан. – Дер Даген Тур прозрачно улыбнулся. – А теперь мне даже не придётся его покупать.

– Аэропланов у меня полно, – не стал скрывать Нестор. – На «Длани» мы незаметно пересечём линию фронта, на аэропланах спустимся к разъезду и сядем в поезд. А «Длань» встретит нас в Убинуре.

– Нас? – удивился дер Даген Тур.

– Ты собираешься ехать один?

Помпилио улыбнулся.

– Таким образом, вопрос решён, – закончил Гуда. – И не спорь: я знаю, как лучше.

Им не было нужды рисковать жизнями: каждый из них, и Помпилио, и Нестор, могли снарядить за Махимом целую армию наёмников или профессиональных военных, но они прекрасно знали, что некоторые вещи нельзя поручать помощникам. Дер Даген Тур должен был сам найти Махима, а его друг принял решение поддержать предприятие.

– Сколько у нас времени?

– На разъезде мы должны быть примерно в шесть утра. Завтра.

– Успеем, – уверенно произнёс Нестор.

Случайно так получилось или нет, доподлинно неизвестно, но то, что все окна личного кабинета приотского консула выходили на Висячую, самую зловещую башню Старой крепости Линегарта – факт. Башню назвали так вовсе не потому, что она болталась в воздухе или была привязана к чему-то высокому, просто большую часть своей истории Старая крепость исполняла роль главной приотской тюрьмы, и правоохранительные органы вывешивали на Висячей тела казненных в качестве наглядной рекламы своей деятельности и пропаганды общей законопослушности. Варварский обычай отменили сто лет назад, но к этому времени название настолько прикипело к башне, что менять его не стали. А потом рядом с крепостью воткнули Дом правительства, и лучшие его помещения оказались напротив Висячей…

Как предыдущие лидеры относились к многозначительному соседству, Кучирг не знал, но лично его вид башни бесил, и консул старался смотреть в окно как можно реже. При этом менять кабинет стеснялся: во-первых, традиция; во-вторых, мало ли что люди подумают?

«Может, привыкну…»

Мысль была правильной, поскольку консулом длинный и тощий как жердь Кучирг являлся меньше месяца. До того был сенатором, верным соратником Махима, но, получив приказ Арбедалочика, мгновенно отрёкся от кумира и отстранил его от власти с доскональным соблюдением всех предусмотренных демократических процедур.

Самое смешное заключалось в том, что в кресло Махима Кучирг не стремился, понимал, что во время войны от должности консула больше проблем, чем радости, но противиться Абедалофу не посмел. Кучирг встал во главе правительства, постепенно освоился и теперь мечтал подмять под себя обнаглевшего Селтиха. Не сомневался, что рано или поздно подомнёт, с соблюдением всех предусмотренных демократических процедур, разумеется, но пока был вынужден тесно сотрудничать с ненавистным, но необычайно талантливым генералом.

– Если не закончим войну до зимы – обанкротимся.

– Нужно обанкротиться раньше, – усмехнулся Селтих, проводя рукой по напомаженным волосам.

– Что? – поперхнулся Кучирг.

– Не торопись вычерпывать нашу казну досуха, – объяснил Ере. – Сделай вид, что деньги закончились, и пусть Компания оплачивает не только военные, но и гражданские расходы.

Несколько мгновений консул таращился на генерала, а затем негромко выругался, коря себя за то, что не додумался до такого простого и очевидного решения. Но в следующий миг подумал, что предложение могло быть сделано с подачи Арбедалочика, в качестве проверки лояльности, так сказать.

От подобных раскладов голова шла кругом.

– Министерство финансов подчиняется тебе напрямую, проведи пару хитрых операций, спрячь фонды, а затем требуй у Абедалофа деньги. Ему нужно закрепиться на Кардонии, так что заплатит.

– А как будем отдавать?

– А как мы будем отдавать всё остальное? – пожал плечами Селтих. И на его губах вновь заиграла улыбочка, которую при желании можно было принять за снисходительную. Кучирг же называл её мерзкой и высокомерной. – Расплатимся ушерской промышленностью и концессиями, ты ведь слышал – им хватит.