Будем меняться мужьями? (сборник) - Наталья Симонова

Неожиданно это мое впечатление подтвердил и наш кастрированный Барсик. Вопреки маминым предсказаниям после операции кот не устроился в кресле и не возлег на подоконнике, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в сладком сне и созерцании заоконных событий. На другой же день он утек в подъезд. Да так и повадился уходить ежедневно. С самого утра садился в прихожей и, задрав голову, выразительно смотрел на дверь, время от времени напоминая о себе звучным мявом. Если его не выпускали, терпеливо караулил чьи-либо приходы и уходы, ловко вышмыгивал в едва образовавшийся проем и отправлялся по знакомому маршруту. Потом возвращался. А через некоторое время снова дежурил у двери.

Никаких чудес, конечно, с Барсиком в подъезде не происходило. Обесточенную репродуктивную машинку запустить он уже не мог. Но, несмотря на половую несостоятельность кота, дворовая подружка все равно топталась на лестнице, ожидая его. И он сам, оставшись без главного аргумента самцов, почему-то не утратил интереса к палевой кошке. Встретившись, они часами сидели рядом, мелко перебирая передними лапами, словно устраиваясь провести в этой позе долгую жизнь и надрывая сердце моей бедной мамы, и без того давно раскаявшейся в совершенном над котом насилии.

Ну а я плакала от умиления. И от зависти к Барсиковой подружке: Ленечка никогда меня так не любил. Он был горяч и восторжен только в начале отношений, несколько месяцев, может быть год, пока все казалось новым и праздничным. А когда роман естественным образом вошел в фазу «принятия решений», начал тормозить на каждом опасном повороте.

С Васей вообще всё иначе. С ним здорово болтать, хохотать, упиваться оргазмами. Им можно любоваться. Его интересно слушать. Но любви нет. Ни я не люблю, ни меня не любят.

В сексе он как опытный диспетчер, сидящий за пультом сложного устройства. Грамотно трогает кнопочки, дергает рычажочки. Секс с Васей похож на занимательную математику. Но спасибо и за то. Благодаря ему я забываюсь и ухожу от тоскливых терзаний последнего года – я опять летаю. Не так уже беззаботно и не в такой огромности, как с Леней, но все-таки… лечу… И упасть не страшно – после потери любви полет мой невысок.

Это с Леней, бывало, сердце, как на русских горках, взмывало и обрушивалось вниз, норовя разорваться от перегрузок: взлет – на дикой высоте восторга, когда любовь и пик счастья; срыв – на жуткой глубине отчаяния, если ссора и охлаждение… Теперь же Вася не смог бы, даже если б захотел, запустить во мне эти качели. Механизм сломан, а как чинить, наверное, знает только Ленька.

С Васей у нас отношения довольно странные… После совместной постельной акробатики расслабленным голосом он вдруг начинает разговор.

– Не хотел тебя расстраивать, – говорит, – я тут кровь на СПИД сдавал…

– Ну!

– Не хотел… – бормочет опять Вася и надолго затихает.

– Ну уж начал! – Я резко села в кровати, готовясь к худшему. – Говори.

– Сколько лет донором… – замямлил он и замолк.

– Ага, молодец, – похвалила наспех. – Что там со СПИДом?

– Ну там предварительно нужно сдаться на RW и на… – Вася вздохнул.

– Я поняла! Давай дальше!

– Ты не волнуйся, с RW все нормально, сифилиса нет, – заверил он.

– Слава тебе господи!

– Со СПИДом хуже, – продолжил бесстрастно. – Завернули меня.

Пауза. Я уже не на шутку нервничаю, а он задумчиво молчит.

– Вась, что дальше?

– Похоже, того, говорят…

– Чего того?

– Известно, чего.

– Ну!

– Не понукай, Надюш. Сбиваешь. Говорят, надо перепроверить.

– Ну?

– Не понукай, – опять попросил он меланхолично.

– Вася!

– Возможна ошибка.

– Ну так надо же перепроверить!

– А как же, лапуль, сразу и перепроверил.

– И что?

– Ничего.

– В смысле?

– Не нашли.

– Чего?

– СПИДа. Поздравляю тебя, мы совершенно здоровы.

– Свинья! – Я легла и повернулась к нему спиной.

Немножко пообижалась. Потом помирились. Обнялись и поспали. А утром отправились на работу. В обед в столовой столкнулась с Ленькой. Какие-то дела его все еще забрасывают иногда в наш институт, и для меня эти встречи – всегда порция освежающего адреналина.

– Видел тебя сегодня утром у проходной, – буркнул он после нескольких натянутых фраз. – Как раз мимо ехал… Идут, понимаешь, ручонками сцепились… Сладкая парочка.

Вот это я удачно с Васькой прошлась! Так невзначай и уела милого. Ну и пусть у него это маленькая ревность собственника и ни капли завалящей любви! Все-таки больше, чем ничего.

Кто-то думает, лучше совсем не видеться с бывшим. Будто бы так легче пережить и забыть. Я, наверное, просто совершенно не готова забывать Леньку. Наверное, не хочу этого, как ни тяжело мне помнить. Может, все-таки надежда? Или предчувствие бессмысленной пустоты в душе, если его там не будет? Когда, например, представляю, что Леня перебрался в Америку – теперь ведь многие уезжают, – жутко становится от бесконечности километров между нами, от окончательной невозможности встреч. А когда вижу его, мне кажется, не все еще потеряно и в глубине души он тоже без меня скучает. Я говорю себе: это ведь не самое худшее – расстались! Пока все живы, всё не так уж плохо.

Папа мой считает, что голова у меня забита ерундой. Притом еще, что он, собственно, не в курсе, какой именно и до какой степени забита. Конечно, если посмотреть на мою несчастную любовь в мировом масштабе – она должна-таки выглядеть ерундой. Но мне-то что до того? Для меня важнее ничего в мире нет! Сам папа зато заморочен дисциплиной на заводе, его голова забита ею под завязку. И что? Разве в мировом масштабе это не ерунда? А если посмотреть на заводскую дисциплину из космоса – не ерунда? Просто так вся жизнь устроена, все зависит от системы координат. Вряд ли какой-нибудь муравей в муравейнике в мировом масштабе кажется значительнее других муравьев. Даже если он лично несет в общую кучу целого жука в двадцать раз тяжелее его самого. А все равно для муравья его жизнь – это целый космос. А космос для него просто не существует.

Васина голова забита математикой. Вася кандидат наук и трудится над докторской диссертацией. Я же в его голове существую, очевидно, совсем уже где-то на выходе, и к математике он меня не подпускает. На случай общения со мной у него всегда наготове большой набор дурачеств. Например, он совершенно серьезно спрашивает:

– А ты замечала, Надюш, какой у меня румянец?

– А что с твоим румянцем?

– Он же нежный, как у девушки! – Вася часто восхищается сам собой, когда смотрит на жизнь из той системы координат, которая предназначена у него для меня. Причем предметом восхищения всегда являются какие-нибудь пустяки, вроде румянца.

Ужасно смешно. Со мной он любит себя расхваливать с самым абсурдным бесстыдством, а серьезно практически никогда не говорит. Но я-то претендую на серьез.

– Слышала, статья твоя вышла, – осторожно подсказываю тему. – Событие! Может, про статью? А то затянул про румянец.

– Милая, не надо завидовать, – задушевно советует Вася. – Ты тоже неплохо выглядишь.

– Мог бы и похвалиться журнальчиком, мне интересно, – пытаюсь вернуть его все-таки к статье.

Конец ознакомительного фрагмента.