Вчера - Василина Орлова

— Я только хотела тебе сказать, чтоб ты повнимательней огляделся. Ее имени не назову, но вдруг сам увидишь…

— Знаешь, как в армии говорят? Любовь — это стремление двух дураков сделать третьего.

— Да знаю, знаю. — Отмахнулась я, начиная злиться. — Там и покрепче говорят.

— Точно. — Хохотнул Мишка. — Но что любовь? Любви не существует. Это понятие себя изжило. Сходство интересов плюс телесное влечение равняется любовь. Любить можно еду, музыку, собаку. А человек может нравится. К нему можно быть привязанным…

Остапа понесло.

Наталья дожидалась моего донесения в темной комнате.

— Ну, как? — Кинулась навстречу. — Что он сказал? Так и не догадался, что это я? Чего ты молчишь?

— Самой надо свои сердечные дела улаживать! А вообще, Наташ, любовь отменили…

Глава 8

Серый служил. В Украине служал на полгода меньше, чем в России. Сперва хлопец ох как не хотел в армию.

— Сына, — увещевала тетя Ганна, — куда ж ты денешься? Нет у нас денег даже отсрочку тебе сделать.

— Государство не спрашивае, — вступал дядя Петро, — шо ты йив, шо ты носыв, де ты вчился. А как восемнадцать тебе стукнуло, тут оно протягивает руки. Хиба ж это справедливо?

Во времена наших родителей, рассказывают, если парень не служил в армии, на него посматривали косо: не больной ли, часом? А сейчас — лихие времена! Не ровен час, инвалидом из этой армии вернется. Вон сколько в газетах пишут, по телевидению показывают!

Но Серый служил. И, отслужив, пришел, широкоплечий, статный. Много нарассказывал историй, и смешных, и страшноватеньких — всяких. Он не скрыл, что армия — не мед, доложил все честь по чести. Но было впечатление, что втихаря гордится парень своей взрослостью и причастностью к мужскому делу. Он привез блокнотик-самоклейку, маленький, затрепанный, испещренный рисунками мечей, сердец и оплывших свечек в виде обезглавленных голых женщин, а также изображениями «духов», «черпаков», «дедов» и «дембелей», и посвятил нас в неофициальную иерархию военных чинов. Блокнотик этот содержал в себе всевозможные сентенции, стихотворения и частушки, исполненные щемящей тоски, орфографических ошибок и жуткой похабщины. Серган хранит этот блокнот как первейшую драгоценность и любит на досуге порассказать эпизод-другой из своей заметно обогатившейся биографии.

— Опять наився! — Всплескивает руками бабушка. — Шо ж це таке?

Дед молча, сутулясь, пробирается мимо бабы. Чего-то буркнув, отправляется к сараю, где под крышей стоит механическое сооружение прошлого века — сечка. Вот чугунное колесо повернулось, застучало. Дед сечет траву, ботву на корм корове. На бабу не обижается. Действительно, перебрал сегодня. Помогал соседям переворачивать сено. Как не угостят после работы? А угощают — как отказаться?

Вечером дед добирает еще. И где только он умудряется хранить свою сивуху? Если бабка ее и под землей находит. Хлебнув этой гадости на ночь, валится деде на софу в прихожей, гундит. Когда он пьян, ему всегда жалко себя, обида берет за прожитую жизнь за непутевую. Жил, батрачил, брал на пуп работу непосильную, а теперь даже выпить не дадут. Все ругают, некому пожалеть деда.

— Эх, жись ты мне сгубила, — ругается он на бабу, и плачет. — Ты ж мне всю душу вымотала!

Перед тем, как после трудового дня уж совсем отойти ко сну, наш боевой дед непременно должен пропеть свой любимый лирический марш:

— Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом…

Все, теперь сон. С богатырским храпом и посвистом.

Однажды у отца в Киеве отобрали права. Гнал он с превышением скорости, его тормознули. Он не остановился. Его, конечно, догнали, прижали к обочине, а убедившись, что трезвый, пришли в полное негодование. Обещали, что этот наглый москвич через Прагу права получать будет.

Отец вернулся в Дударков, не в силах ни нам, ни самому себе объяснить, какой черт его под руку толкнул.

— Шо ж ты отдал им права? — Ругался пьяный дед. — Ишь, нашлись хозяева! Сказал бы, мол, ты из самой Москвы. Пусть бы в Москву приезжали, там бы на них посмотрели. Ишь чего!.. Отобрали они. Сказать надо было, мол, у нас свои законы, и вы мне не указ.

Отец, расстроенный, только рукой махнул.

А позже мама, смеясь, рассказывала:

— Когда дед узнал про милицию, так расходился: «Правильно этого лихача укоротили. Приехал из Москвы, и думает, шо все можно? А! Правильно права-то отобрали. Ишь ты, какие мы… Из Москвы они, видите ли!..»

Мужикам дед как-то втолковывал:

— Вот поеду в Москву-то. Дочка у меня там живет. Вот поеду, я поговорю с тем Ельциным. До чего страну-то довел, а!

Всерьез собрался дед в Москву. Бабка его снарядила в дорогу — пусть проветрится. Костюм дед надел. Свой лучший костюм. И единственный. А на ноги потрепанные дворовые тапочки. Бабка ему: «Так и поедешь?» Он: «Так и поеду». И поехал.

Недолго прогостил у нас, в белокаменной. А домой засобирался после того, как побывал у Кремля: постоял пред стеной кремлевской, почесал затылок…

Самый важный труд в деревне — копать картошку.

Вам когда-нибудь случалось перебирать картошку? Нет, я хочу спросить: перебирали ли вы картошку, как я? В том смысле, что перебирали ли вы ее весь день? Прекрасен вольный труд земледельца, самоотверженный и благой.

Опустим кое-какие ботанические сведения. О том, что картошка не растет на деревьях. Скажем только, что выкопанная, она делится на базарную, едовую, семенную и поросячью.

Базарная картошка не единственно возможная модификация сего корнеплода. Бабушка убила бы вас за непонимание этого обстоятельства.

— Сюда, кажу, базарну, — хватает она Лешку за руку, — а ось сюды — нам, на ижу. Это — на посев, а це хрюшкам.

Перед нами корзины, позади нас — слава героев.

Я перебираю, а в голове почему-то достопамятная Лешкина контрольная работа по предмету «Человек и общество». Работа, которая ввергла всех домашних в шок. Тема была — смысл существования человечества. Вот этот памятник современной письменности, помню его дословно: «Я думаю, что смысла существования человечества нету. Так же, как и нет смысла существования какого-либо отдельного человека». Все. Кратко и понятно. Веками человечество билось над этим вопросом, пока не пришел отдельно взятый его представитель, и не объяснил всем, что к чему. Доступно. Жаль, я не знаю, что ему за такую работу влепили. Но, вероятно, не шесть баллов.

Замучившись квалифицировать картошку на четыре вида, Лешка добровольно принимает на себя роль таскальщика, на его горб и совесть ложится задача перемещения картошки в погреб. «Таскальщик» звучит гордо. И отдохнуть можно, пока наша команда наполняет объемистые корзины.

Обычно после того, как ее выроют, картоха, прямо скажем, грязновата. Когда ее, уже подсохшую, перебирают, в воздухе летает тонкая пыль, она в коже, в волосах, в одежде. Ваши руки до локтей покрылись толстым слоем сероватой пудры.

Вы не верите, что насыпанная дедом пирамида когда-нибудь кончится. Вы начинаете падать духом, раздумывать о бессмысленности своего бытия, вздыхать, охать и, наконец, откровенно ныть. Пока кто-нибудь из взрослых не ломается, не отсылает вас куда подальше. Вскоре они, понятно, спохватываются. Дыра-то в стройных рядах зияет…

Лешка, пропадавший в погребе, до которого рукой подать, целую вечность, возвращается. Видит, как поредел ряд переборщиков, и в нечестивом гневе разражается тирадой:

— Мы что, будем перебирать картошку посмертно?

— Не посмертно, а пожизненно…

Я слышу все это из веранды. Чую, на какой грани терпение трудящихся. Хотела бы завалиться в дальней комнате на кровать с книжкой, но… Выхожу, как будто отлучалась только затем, чтобы хлебнуть молочка. Сажусь опять на корточки, перебираю…

Как часто наши подвиги остаются не оценены никем.

Если серьезно, как-то раз мы подсчитали, сколько бабушка выручает в базаре за ту картошку. Оказалось, дешевле было бы совсем не сажать ее. Но наши старики эту арифметику не приняли. Бабушка только обиделась: «Як це не сажать картопли?»

Вы знаете, что такое «поричка»? Если нет, вы не знаете Украины.

Белые и красные сочные грозди, ярко светящиеся в солнечных лучах, свисают с низких веток. В прожилках, капиллярчиках прозрачные гроздья домашней смородины. Люблю аромат кисло-сладкого сахарного сиропа, который плавится, побулькивает в медном тазу. Приятно предвкушать, что, может быть, именно тебе дадут облизать таз после того, как варенье разольют по банкам. Как раз на стенках скапливается самая вкуснятина, то, ради чего, по моему глубокому убеждению, и стоит варить варенье. Розовая, восхитительно нежная пенка.

— Сережка, хватит поедать ягоды. Ты их собирай, собирай, — советует Леша.