С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

Укорять его или воспитывать было бесполезно и, выслушав очередной нагоняй от старпома, и зарубив себе на носу не вмешиваться в чужие дела, побрел на подъем флага.

Расплата

В те времена никакой «дедовщины» не было. Наоборот, чтобы уволиться в первую очередь «деды» старались так натаскать и подготовить замену, что относились к молодым матросам, как к сынкам-гарантам своего своевременного увольнения в запас, так что никаких избиений молодых матросов не было. А вот побили матроса Ильченко, каюсь, с моей докторской подачи. Я после всего случившегося, вызвал комсорга боцкоманды и спросил его, как он и другие боцманята оценивают поступок Ильченко в отношении меня.

— Скажи, как поступили бы вы, если были бы на моем месте? Как я буду в дальнейшем защищать интересы личного состава перед командованием?

Он встал.

— Товарищ старший лейтенант, простите меня, это я вас подставил, но обещаю, что Ильченко надолго запомнит свой подлый поступок.

На следующее утро, еще до подъема флага, я зашел в медпункт и увидел, что Ясинский замазывает зеленкой ссадины на лице Ильченко. Тот скосил свои злобные глаза и испытывающие впился ими в меня.

— Вот видите, товарищ старший лейтенант, избит я. Вот за что, не понимаю. Кому я, кроме себя, навредил? А? За что?

— А кто тебя бил-то?

— Да если бы я знал, я б его по палубе размазал. Наволочку на голову набросили, а потом и одеяло. И измолотили! Вот посмотрите.

На лице под глазами красовались хорошие кровоподтеки, а на переносице была ссадина, которую добросовестно замазывал Ясинский. В остальном все было нормально.

— Идите, Ильченко, идите. Все заживет до вашего очередного схода на берег, — не удержался съязвить я. — В освобождении не нуждаетесь, ну, а кто вас избил — ищите, может и найдете.

Потом я узнал, что этого бугая в одиночку все побаивались, а поэтому, выбрав удобный момент, накинули ему мешок на голову, заломили руки и постучали как следует по его поганой роже. Он после этого заглядывал каждому в глаза, вычислял экзекуторов, но это сделать ему не удалось. Так и не раскрыв секрета, угомонился.

Все несчастья на нашу голову

Артиллерийские стрельбы мы выполнили на «отлично». Старший артиллерист капитан-лейтенант Т…ский был мастер своего дела. Еще в Поти мне шепнули, что его любимчиком является старшина I статьи Казанцев, командир носовой башни. И действительно, на двухметрового широкоплечего красавца с постоянной добродушной улыбкой на лице нельзя было не обратить внимания. Я неоднократно заходил к Т…скому в каюту и заставал там Казанцева, иногда пьющим чай вместе с ним. Это было, скажем так, не характерно для корабельной жизни. Носовая башня со своими 130 мм орудиями отстреливалась всегда только на отлично, состояние техники было идеальным. Когда спрашивал у комендоров, как они достигают такой высокой выучки и порядка — они только смущенно хихикали и отводили глаза в сторону. Мне это показалось подозрительным. Я отвел одного молодого матроса в сторону и прямо спросил:

— Слушай, а Казанцев вас не поколачивает? Он помялся.

— Товарищ старший лейтенант, а зачем ему нас бить, он просто свой пудовый кулак к носу поднесет, покрутит им и скажет: «Смотри у меня, если что не так»! И все, этого всем хватает. Его все боятся больше, чем командира БЧ. А тот зайдет в башню: «Ну, как у вас тут?». А Казанский: «Не беспокойтесь, все идет, как надо». Вот так и живем. Но не подумайте, что я жалуюсь, все нормально.

Для меня все стало ясно. Хитрый Т…ский знал, как держать артиллеристов в руках.

Торпедные стрельбы мы завалили. На флоте утопить торпеду при учебных стрельбах — это ЧП на всю эскадру. А мы ее утопили. Искали долго, но с торпедолова сообщили, что надеяться не на что, торпеда утонула. Командир БЧ-III капитан-лейтенант Смирнов, небольшого роста, вечно чем-то озабоченный, потный и красный, как рак, стоял на мостике перед командиром и что-то лепетал в оправдание. Я услышал заключительные слова командира:

— Опозорил на весь флот, опозорил. Не знаю, что теперь будет! Идите с глаз моих долой.

Смирнов трусцой кинулся с мостика. Но это было только начало позора в тот злосчастный день. Когда мы уже следовали курсом на Севастополь, на мостик ворвался механик Якованец с воплем:

— Мы засолились!

— Стоп машины! — немедленно отреагировал командир. — Вы меня все похороните здесь. Черт знает что происходит! — кричал он на всех присутствующих на мостике.

Дело в том, что в котлы эсминца вода всегда должна поступать практически пресной. За этим постоянно наблюдают два химика, чья маленькая лаборатория была на верхней палубе в районе правого шкафута. Они периодически брали пробы котельной воды на анализ и бдительно следили за ее соленостью. И вот провал, прозевали. Засолить котлы — это значит потерять ход, ибо отмываются они только в базе. Дело кончилось полным конфузом — эсминец «Безудержный» на буксире, медленно и печально, входил в базу. Всем нам казалось, что на всех кораблях эскадры наблюдают наше позорное шествие. На душе каждого было гадко, и вся команда испытывала чувство стыда за себя, за весь экипаж, за корабль.

Когда нас приткнули к минной стенке, командира тут же вызвали в штаб дивизии. Не знаю, что уж там говорил ему капитан I ранга Михайлин (будущий командующий Балтфлотом, а потом заместитель Главкома по ВМУ и полный Адмирал). После этого пару недель на командира просто больно было смотреть.

Кэп

К этому времени я уже многое узнал о нашем кэпе. Ему было 37 лет, начал службу матросом на кораблях ЧФ, воевал. После войны закончил параллельные курсы при Бакинском военно-морском училище и, пройдя на кораблях все должностные ступеньки, в 1955 году назначен командиром нашего корабля, сменив известного на флоте будущего адмирала Соколана. Он хорошо знал английский язык и пару раз назначался командиром перегонки кораблей с Балтики на ЧФ, экономя Родине денежки за счет отсутствия переводчика. С офицерами обычно держался строго, но был вежлив. Услышать от него грубость — надо было очень постараться. Юмор понимал, о чем я напишу позже.

Так, однажды, прибежал рассыльный и объявил, чтобы я немедленно прибыл к командиру с секретной тетрадью. Честно говоря, секретная тетрадь моя почти не содержала секретов, но кое-что по боевой организации службы все же законспектировал. Взяв у секретчика тетрадь, поспешил в каюту командира. Румпель внимательно перелистал ее, периодически бросая на меня красноречивые взгляды.

— Да, доктор, жидко, жидко, не изучаете вы руководящие документы, да и конспекты ваши худосочные. Даю вам месяц срока и снова проверю. А пока садитесь, мы должны с вами обсудить один вопрос.