Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой - Жак Пикар

В Европе, когда вы обращаетесь в какую-нибудь лабораторию, а перед вами захлопывают двери, это почти гарантирует, что лаборатория на другой стороне улицы примет вас с распростертыми объятиями. В Америке наоборот: все взаимосвязано, все знают друг друга, убедить кого-нибудь на Западном побережье — значит подняться во мнении на Восточном. Это, кстати, не исключает доведения до крайности специализации в какой-то узкой области: на это сознательно идут, и такая вещь высоко ценится. Один раз, читая лекцию в Лa-Холья (штат Калифорния), я упомянул, что во время погружения на «Триесте» мы взяли пробу грунта и в донных отложениях обнаружили следы лавы. После лекции ко мне подошел геолог, занимающийся вулканическими образованиями, и условился о встрече назавтра в его лаборатории. В назначенный час я пришел с коробочкой, в которой лежал упомянутый образец. Он открыл ее, заглянул внутрь и спросил:

— А где же лава? Здесь один песок.

— Это тонкий осадок. Если вы возьмете микроскоп, то легко обнаружите следы лавы…

— Дорогой мой, — ответил он. — В микроскоп смотрят в лаборатории напротив. А я занимаюсь только лавой, которая видна невооруженным глазом!

Я оглядел его кабинет. Вдоль стен стояли дивно исполненные макеты лавовых извержений из папье-маше, точные копии Везувия, Фудзиямы, Этны, множества других гор; маленькие вулканчики фонтанировали в аквариумах. Здесь было добра на десятки тысяч долларов; выставленные макеты привели бы в восторг любого директора музея в Европе. Но микроскоп… микроскоп был только напротив.

Специализация — это когда человек знает максимум возможного во все более сужающейся области. А что произойдет, когда эта область приблизится к нулю? Такой метод чреват опасностью у нас, но в Штатах он дал прекрасные результаты. Сами американцы по крайней мере считают возможным держать таких специалистов, учитывая колоссальные средства, которые правительство и крупные корпорации выделяют на научные исследования. Как мне объяснили, это также один из способов борьбы с безработицей. Решив заняться какой-то проблемой, говорили мне, мы отряжаем десяток специалистов и даем им оборудование на миллион долларов. В Европе же вы сажаете одного инженера в лабораторию, где часто нет ничего, кроме названия. Я мог бы ответить на это: «Да, но мы готовим своего инженера таким образом, чтобы он мог заменить десяток узких специалистов и оборудование стоимостью в миллион долларов».

Вряд ли имеет смысл обсуждать здесь постановку исследований в отрыве от конкретной среды и сложившихся традиций. Американская наука рухнула бы за две недели, если бы там стали насаждать старые европейские методы. А в Европе рухнул бы национальный бюджет, если бы наука отнимала столько средств. Но довольно. Я приехал в Америку не обсуждать постановку научной работы, а предлагать сотрудничество.

Потихоньку, полегоньку дело двигалось. Один научный руководитель высказал опасение по части батискафа в основном потому, что на этот проект могли отдать деньги, которые он надеялся получить для своих работ. Другие полагали, что проще и безопаснее собирать сведения с поверхности, а не посылать людей на большие глубины. Но в целом я был доволен результатами поездки в Соединенные Штаты. Управление морских исследований решило завести у себя «досье по батискафу». Оставалось решить только, какую оно примет форму…

В самолете, на котором, мы возвращались в Европу, я мог спокойно поразмыслить над итогами поездки. Европа, в частности Швейцария и Италия, вступила на путь смелого поиска, хотя операция в глазах многих была слишком рискованной. Америка поначалу никак не проявляла своего интереса. Но по мере того как работы шли своим чередом, а новинка перестала быть сенсацией, в Европе становилось все сложнее находить кредиты. Энтузиазм со временем затухал. В этом смысле показателен следующий эпизод. В 1953 году в Кастелламмаре полиция по собственному почину установила у батискафа круглосуточную охрану. На следующий год пост исчез. Когда я спросил об этом начальника, тот воскликнул:

— Разве я могу держать трех человек у батискафа! Да и потом, что с ним может случиться?

— Но в прошлом году…

— В прошлом году, дорогой профессоре, у нас был энтузиазм! Спасибо, что посетили. Всегда к вашим услугам.

И он протянул мне руку. Что ж, этот маленький капитан карабинеров был по-своему прав. Он в точности отражал общее настроение.

В Италии меня, например, спрашивали, зачем понадобилось опускаться на 1000 метров после того, как я уже побывал на глубине 3700?.. Америка теперь была готова принять эстафету. Соединенные Штаты не желали рисковать даже центом, когда наше предприятие казалось им лихачеством; зато теперь они готовы были вложить значительную сумму в проверенные и методичные изыскания, которые, несомненно, должны дать результат. Вот как на практике расшифровывается термин «вложение в науку»… На бирже научных ценностей свои традиции, там есть свои маклеры и комиссионеры; под ее сводами поклоняются Меркурию не меньше, чем Нептуну.

В феврале 1957 года мы подписали контракт с Управлением морских исследований США. Торжественному акту предшествовали нелегкие переговоры. С момента первой поездки по Штатам минул год, а осенью 1956 года, как я рассказывал, «Триест» совершил новую серию удачных погружений в Неаполитанском заливе. Не исключено, что именно эти последние испытания окончательно убедили скептиков в том, что батискаф — надежный аппарат и при правильном использовании может сослужить хорошую службу. Как бы то ни было, ситуация наконец прояснилась.

По соглашению с УМИ мы должны были провести летом 1957 года серию из пятнадцати погружений возле Капри и Понцы; в экипаж «Триеста» вольются океанографы из Америки и Европы. Основную часть средств выделит УМИ; кроме того, мы рассчитывали на помощь итальянского флота, который предоставит буксир, а итальянская «Нефтяная компания» бензин для поплавка. Мы рассчитывали также, что судоверфь «Навальмеканика» откроет нам свои двери для ремонта.

Эта серия погружений, вопреки ожиданиям получила большой научный резонанс. Тем не менее и здесь не обошлось без трудностей. Надо было увязать целую пропасть вещей, получить раза два холодный душ и постараться избежать его. Итальянский флот в прошлом здорово выручал нас; можно даже сказать, что только благодаря ему «Триест» научился нырять. Но в 1957 году наша программа не входила в планы итальянцев. Когда я обратился к их командованию, мне ответили, что смогут оказать содействие максимум в течение двух-трех недель. К тому же у меня осведомились, смогу ли я участвовать в расходах, которые понесет флот в связи с нашими погружениями… А мы-то рассчитывали минимум на три месяца!

Письмо адмирала Берка, начальника штаба американского военно-морского флота, правда, уладило дело. Но в один прекрасный день на борт «Триеста» позвонили и сообщили, что я должен срочно явиться в Главный штаб итальянского военно-морского флота. До сих пор я имел дело со специалистами. Сейчас меня вызывал юрист. Это был полковник с густым набором орденов, восседавший за массивным дубовым столом. Полковник вынул из глаза монокль, долго-долго протирал его, потом положил на стол и заговорил. Разговор напомнил мне усилия китобоя, пытающегося загарпунить плавающее бревно. Выглядело это примерно так:

— Ваша батисфера…

— Батискаф, с вашего позволения, господин полковник…

— Ваш батискаф до сих пор не внесен в регистр флота. У вас нет номера, вы не застрахованы. Надо срочно закончить эти формальности.

— Какие это повлечет за собой последствия?

— Все будет делаться согласно уставу. Батискаф проинспектируют наши специалисты и сообщат вам, может ли корабль выйти в море.

Дивная перспектива! Я уже видел, как эти милые господа — адвокаты, чиновники и страховые агенты — ползут на «Триест», спускаются по входной трубе, тычут пальцами в иллюминаторы, скребут ногтем полировку двери, загромождают кабину и громко жалуются на то, что смазка пачкает их визитки и цилиндры! И все это для того, чтобы сообщить мне, готов ли «Триест» выйти в море! Надо было во что бы то ни стало избежать подобной катастрофы.

— Господин полковник, — начал я, — дело в том, что «Триест» предназначен не для выхода в море, а для того, чтобы идти на дно… Я не сомневаюсь в компетенции господ, которые, как вы сказали, станут наносить мне визиты. Но они должны заключить, способен ли корабль не пойти ко дну. Мне же нужно совершенно противоположное. Вы полагаете, стоит их беспокоить?

Замечание несколько поколебало уверенность полковника-юриста. Но он вовсе не желал терять престиж.

— Прежде чем он пойдет ко дну, его ведь нужно буксировать, этот ваш… батискаф!

— Совершенно верно.

— В таком случае ваше судно должно быть непременно внесено в регистр.