Смерть, о которой ты рассказал - Фредерик Дар

— Что ты собираешься делать утром, Поль?

— Хочу навести порядок на чердаке. У меня еще много нераспакованного барахла в чемоданах.

— Что тебе приготовить на обед, дорогой? Ты знаешь, что сегодня день мясника?

— Как тебе будет угодно…

Не о такой ли жизни я мечтал? Не такие ли фразы создают впечатление безобидной и благополучной жизни? И однако…

Она подошла ко мне, чтобы поцеловать. Но я резко отстранился, увертываясь от ее губ.

— Ты не хочешь поцеловать меня, Поль? Я сжал кулаки.

— Ну что ты…

Ее губы не имели привычного вкуса.

— Ладно, — вздохнул я, — пойду поднимусь.

К счастью, на двери чердака была защелка, и я не опасался быть застигнутым врасплох. Дрожа, я включил магнитофон и стал ждать. Аппарат бесстрастно начал крутиться с фразы:

«.., о чем-то подозревает».

Молчание, затем насмешливый шепот Доминика:

«Ты думаешь?»

Странный шум, который мог быть и поцелуем. И звучный голос Мины (наиболее различимый) сказал:

«Во всяком случае, будь осторожен, не противоречь ему…»

Ему, то есть мне!

Наступило более продолжительное, чем раньше, молчание. Я его видел по зеленому индикатору. Оно проявлялось в неподвижности огонька. А затем магнитофон воспроизвел звуки, но это была не речь. О нет! Только шум…. Шум, который я знал, который узнавал… Звуки, которым я вначале не поверил. Звуки, которые издают мужчина и женщина, совокупляясь. Были слышны скрип матраса, вздохи, краткие восклицания… Прерывистое дыхание, поцелуи… Вся ярость неистовой любви.

Я не поверил своим ушам. И, однако, ошибки быть не могло. Это прослушивание было невыносимым. Но, по мере того как длился небольшой сеанс, я понял другую ложь, объяснявшую в какой-то степени все остальное: Мина не была матерью Доминика. Мина была совершенно молодой женщиной. Любовницей парня… Она присвоила себе другое имя, чтобы выйти замуж. Вдвоем они пустились в самую безрассудную авантюру. Я женился на ком-то, кто не существовал или же ничего не знал об этом браке…

После звуков любви наступила долгая тишина. Я решил, что магнитофон открыл мне весь секрет, но в тот момент, когда я собрался его выключить, снова начался разговор:

«Мне нужно возвратиться в свою комнату!»

«Но у тебя еще много времени, моя крошка!»

Его крошка!

«Нет, так будет благоразумнее. У этого идиота очень чуткий сон».

Вы не поверите! Но это оскорбление было для меня еще более невыносимым, чем все остальное. Продолжение я упустил, настолько сильный охватил меня гнев. Я должен был перекрутить бобину, чтобы прослушать еще раз.

«… Нет, так будет благоразумнее. У этого идиота очень чуткий сон».

«Возможно, если бы он застукал нас в процессе…»

(Тут следовало слово, которое правила приличия не позволяют мне повторить.) «.., мы убедили бы его, что лечим ревматизм суставов».

Она засмеялась. Этот смех изобличил ее презрение ко мне. Он был хуже всех бранных слов, отвратительнее.

Доминик подлил масла в огонь:

«Этот парень, наверное, совсем слепой, если верит в твои сорок лет Такая прекрасно сложенная мамочка! Сволочь! Наверное, мама ему никогда не рассказывала…»

Затем раздался страстный поцелуй, тихий шорох открываемой двери, которую она, видимо, приподняла, чтобы та не заскрипела.

Глава 10

Я вспомнил, как когда-то, очень давно, мама взяла меня с собой в магазин. Мне было около пяти лет. Я не заметил, что она остановилась возле какого-то отдела, и мы потеряли друг друга. Я почувствовал себя отчаянно одиноким в толпе, где каждое лицо походило на отвратительную маску. И вот впервые за многие годы я ощутил такое же смятение. Причиной тому была магнитофонная запись. После ее прослушивания мне показалось, что я второй раз потерял свою мать.

Словно автомат, я поставил магнитофон на прежнее место. Он вызывал во мне чувство стыда. Эта квадратная коробка была свидетелем всей глубины моей драмы, ее материальным воплощением, такой же коварной, как она.

Я постарался взять себя в руки. В Африке я принимал участие в сафари, и никакая опасность не могла заставить меня отступить. Напротив, она доставляла мне своего рода наслаждение. В последнее же время сомнения изматывали мне нервы. Но теперь, все узнав, спокойствие овладело мной как по волшебству. Я приютил у себя негодяев, стремившихся меня убить. Такова была реальная ситуация.

Я сел на чемодан возле окошка и приоткрыл его, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Мне предстояло выбрать одно из решений: либо тотчас же их разоблачить и выдать полиции, либо ничего не говорить и ждать, пока они не начнут действовать, а затем спутать им карты.

Моя порывистая натура подталкивала меня к первому решению, но гнев и унижение советовали подождать. Я понимал, что ожидание" чрезвычайно опасно. По-видимому, у этих негодяев был неплохой план, как отправить меня к праотцам. Я рисковал стать жертвой собственного бездействия. Нужно было быть начеку.

Во мне кипели новые чувства. Моя ярость была настолько сильной, что вытеснила весь страх. Мне было наплевать на смерть, лишь бы удалось отомстить, ведь у одураченного человека в голове сидит только эта мысль.

Спускаясь по лестнице, я чувствовал, как с каждым шагом во мне растут ненависть и самообладание. Войдя в комнату, где Мина чистила овощи, я даже смог улыбнуться.

— Ну что, все разобрал? Я подошел к ней.

— Закончу потом. Только что вспомнил, что договорился о встрече с механиком в гараже, чтобы сменить амортизаторы. Очень тороплюсь, обедайте без меня.

— Хочешь, я пойду с тобой, дорогой?

— Нет. Тебе там будет скучно. Тем более что это на несколько часов.

Я приподнял ей подбородок. Глаза у нее были необыкновенно искренними. Никогда я еще не видел более спокойного и милого лица. Мина вселяла в меня ужас и все-таки манила к себе. Но теперь это было иначе. Она манила к себе так, как арена манит тореро.

— Пока, дорогая. Кстати, любимая, надеюсь, что сегодня вечером…

Она улыбнулась, и что-то похотливое промелькнуло в ее лице.

— Прости, Поль, но присутствие сына… Скоро он вернется в Париж, вот тогда… Наберись терпения.

Слушая ее, я понял, что это «скоро» не сулит мне ничего хорошего. Тяжело вздохнув, как сильно расстроенный человек, я ушел.

Через час я уже был в нотариальной конторе, чтобы аннулировать свое завещание. Затем продиктовал другое, согласно которому оставлял все свое имущество Африканским миссиям. Кроме того, я вручил нотариусу письмо с пометкой «Вскрыть после смерти», в котором изложил для полиции все удивительные события, произошедшие со мной.

Выходя из конторы, я был абсолютно спокоен. Новые распоряжения, которые я сделал, повлияли на меня, как успокоительное лекарство. Теперь, если со мной что-нибудь случится, ни Мина, ни ее сообщник не только ничего не получат, но и попадут в скверную историю.

Чтобы это отметить, я отправился в кафе и выпил подряд две порции виски, совершенно не заботясь о своей печени. Впрочем, я достаточно оберегал ее в последнее время, чтобы она простила мне эту выходку.

Виски благотворно подействовало на меня. Я еще раз проанализировал ситуацию. Итак, у меня было доказательство того, что Мина не была Анной-Марией Гризар, на которой я официально женился. Следовало прежде всего выяснить, кем же она была на самом деле и существовала ли где-нибудь женщина с таким именем. Но для этого мне нужны были время и полная свобода. Что же сделать, чтобы получить и то и другое, не вызвав подозрений у Мины? Хитрая бестия уже почувствовала напряженность в моем отношении к ней, не зря же она давала наставления Доминику.

И тогда мне в голову пришла идея. Я отправился на почту и послал Бертону, своему помощнику по Бакуме, следующую телеграмму:

ЖЕНИЛСЯ. НУЖНО АЛИБИ ЧТОБЫ СМЫТЬСЯ. ЖДУ ТЕЛЕГРАММУ С ВЫЗОВОМ В БАКУМУ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ. ДРУЖЕСКИ ТВОЙ.

Естественно, что я указал свой адрес. Потом хорошенько пообедал в солидном ресторане и перед возвращением решил сходить в кино. Но фильм показался мне совершенно идиотским, а приключения героя блеклыми по сравнению с моими. Не дожидаясь конца, я ушел.

Телеграмма от Бертона пришла на следующий день во время завтрака. Молодец, быстро же он все провернул.

СГОРЕЛИ АРХИВЫ. НЕОБХОДИМО ТВОЕ ПРИСУТСТВИЕ. ОТПРАВИЛ ЗАПРОС МИНИСТЕРСТВО ОБ ОПЛАТЕ. СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙ.

БЕРТОН.

Это известие свалилось на всех как снег на голову. Как только я прочитал телеграмму. Мина и ее (чуть было не сказал «сын») невольно посмотрели друг на друга. Вид у них был раздосадованный. Такая реакция показалась вполне естественной по отношению ко мне, и они ее не скрывали.

— Поедете? — спросила Мина.

— Это необходимо. Но успокойтесь, дорогая, я буду отсутствовать всего две недели.

Эти негодяи снова обменялись огорченными взглядами. Дрожь пробежала по моему телу. Боже мой! Значит, они решили убрать меня до этого срока! Мне стало плохо. Плохо от такой жизни… Эта атмосфера внезапно показалась мне невыносимой. Я вскочил и выбежал в сад, чтобы хоть там вздохнуть полной грудью. Мина догнала меня.