Земля-Игра - Юрий Бор

там у нас таверна и постоялый двор и, икнув, добавил, – won’t miss it. А хвосты трактирщику отдашь, за них награда от общества положена.

Сергей, пожав плечами, двинулся в указанном направлении. По дороге он не столько изучал однообразную архитектуру посёлка, сколько размышлял над полученной информацией, стараясь как-то разложить её по полочкам. Та раскладываться не хотела, и на полочках зияли огромные прорехи.

Римские легионы с центурионами и, как их там, деканами есть, а самого Рима нет. Вместо него какая-то Претория, которая вроде как в его мире в Южной Африке была. Там были зулусы, апартеид, Нельсон Мандела, до этого англо-бурская война, но никак не легионеры.

Сами они находятся в каком-то королевстве, где водятся эльфы, орки и ещё кто-то. Маги в этом мире тоже есть, но у них какая-то беда случилась, и они в столицу сбежали. Неплохо было бы узнать какая именно, может это и его касается, и ему тоже бежать надо, но натурализованный легионер и так подозрительно на него глядел, явно не очень веря в столь сильный удар по голове. И что значат его слова, что он тоже память терял и неоднократно? Тут что, амнезия воздушно-капельным путём передаётся?

За этими размышлениями, он не заметил как вышел на небольшую площадь, в центре которой стоял двухэтажный каменный дом с вывеской «Fat Cat». Для непонятливых, была изображена откормленная кошачья морда с толстым куском домашней колбасы во рту.

Внутри царил расслабляющий полумрак. Тусклый вечерний свет едва проникал через маленькие, но достаточно чистые, для заведения общепита, окна. Несмотря на самое подходящее для позднего ужина время, заведение, практически, пустовало. Из десятка массивных дубовых столов занято было только два.

За одним сидела пара, судя по внешнему виду, крестьян, которые вели неспешную беседу, что-то потягивая из огромных глиняных кружек. За вторым сидело трое мужчин, одетых более прилично и при оружии.

Хотя на них были одеты не римские тоги, а вполне обычная одежда, но коротко остриженные вьющиеся волосы и лица, лица древних римлян, но не те утончённо-брезгливые, периода упадка империи, а решительные, волевые с гордыми «грузинскими» носами двоих из них не оставляли сомнения в их национальной принадлежности.

Третий, хоть и не обладал выдающимся носом, но компенсировал этот недостаток лихими, закрученными вверх усами, чем необыкновенно походил на героя гражданской войны – Василия Ивановича Чапаева.

Направившись сперва к предполагаемому трактирщику, а кем ещё мог быть мужчина в переднике, протиравший за небольшой стойкой бокалы какой-то грязной тряпкой, он молча выложил перед ним трофейные хвосты. Тот, бросив на них мимолётный взгляд, смахнул хвосты за стойку и также молча выложил перед собой пару монет. Сергей подвинул их обратно и сказал:

– А сообрази-ка мне, любезный, что-нибудь перекусить, ну и выпить соответственно, – и, глядя как исчезают деньги, грустно добавил, – сдачи не надо.

Любезный кивнул и, оставив в покое свои кружки, двинулся куда-то вглубь помещения.

Разместив заказ, Сергей направился к орлиноносой троице, по дороге продумывая свою речь.

Это же все-таки не фермер, а всадник. Насколько ему помнилось, в Риме это было нечто вроде дворянского звания. Тут надо не ударить лицом в грязь. Как, кстати, на латыни здравствуй – салют? Нет, это по-французски, там какое-то смешное слово было, веселись? Нет, не веселись, как-то по-другому. Откуда-то из памяти выплыло слово «радуйся». Вроде оно? Точно, радуйся. Дурацкое приветствие, ну да ладно. Он направился к столу, на ходу прислушиваясь к их разговору.

А «грузины» вели неспешную беседу. Об извечном, об мужском – о бабах.

– … красоты она была чудной, такой неописуемой, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления её не найти, – увлечённо рассказывал один из остроносых мужчин, одетый более богато, чем остальные, – губы её нежнее роз, а уста её слаще мёда, поцелуй же её пронзал меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, целовал и щенят, и телёнка, но её поцелуй – что-то новое. Страсть моя распалялась и не давала покоя, не оставляя в голове мыслей ни на что другое.

Вот и стал её просить, чтобы она уступила в том, чего я желал более всего: нагою с нагим полежала бы со мною. «Ведь это одно, – говорил я, – осталось, чего не исполнили мы. Единственно здесь ведь то средство, что нашу любовь успокоит. Целовались мы – и без пользы; обнимались – лучше не стало. Так, значит, лечь вместе – одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев».

Когда же она задала вопрос, что ж есть ещё больше, чем целовать и обнимать, и что же ещё я делать задумал, если будем мы, оба нагие, вместе лежать, я ей отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, вместе пасутся. Видимо, дело это сладостно и побеждает горечь любви». – «Но разве не видишь ты, Люций, что и козлы с козами, и бараны с овцами все это делают стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их принимают. Те на них скачут, они же спину им подставляют. А ты хочешь, чтоб я вместе с тобою ложилась, да ещё и нагая; смотри, ведь их шерсть гораздо плотнее моей одежды».

Пока мы так говорили, у обоих в душе и теле проснулось сильное желание. Наконец, доведённая невыносимою страстью до ужасного возбуждения, она поддалась уговорам моим. Сбросив все одежды, раздевшись догола, мы совсем нагие, вместе улёгшись рядом на траве и долгое время лежали, обменивались тысячей поцелуев, стараясь, чтобы наслаждение наше обрело силу.

Красота её тела звала и влекла к наслаждению. Уже то и дело смыкались наши уста и раздавались звонкие поцелуи; уже переплелись наши руки, изобретая всевозможные ласки; уж слились в объятии наши тела, и начали понемногу соединяться и души.

Не умея то сделать, к чему страстно стремился, я поднял её и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая. И, ещё больше смутившись, сел и заплакал: неужели ж я даже баранов глупее в делах любви?

Увидев горе моё, она ко мне прижавшись, принялась обнимать и утешать, ненароком наведя на ту дорогу, которую я до сих пор безуспешно отыскивал. А потом уже все оказалось простым и