Кузнецы грома - Ярослав Голованов

15

Утро Нины Кузнецовой – утро ожидания. Она сходила в парикмахерскую, потом в магазин, потом посмотрела в газету, потом, поджав ноги, села с книжкой в уголке дивана и читала, но, думая о своем, ничего не понимала из прочитанного, просто рассматривала глазами одну строчку за другой – так читают на сцене актеры. Книгу взяла она, чтобы убить время, чтобы вечер скорее пришел. Вечером – Раздолин…

Они куда-то шли, куда-то ехали. Куда? А кто его знает, куда… Ужинали в каком-то маленьком ресторанчике на набережной… Им очень долго ничего не подавали… Впрочем, и другим тоже. Другие возмущались, а они нет. Даже если бы о них вовсе забыли, они бы не возмущались… Потом опять куда-то ехали.

Троллейбус, подвывая, катился от фонаря к фонарю. Нина смотрела в окно на темную улицу. Желтые квадраты света, падающего из окон троллейбуса, неслись по асфальту, прямо по лужам. Потом откуда-то сзади набегала большая серая тень самого троллейбуса, обгоняла его, неслась вперед, светлея и размываясь…

А следом уже возникала другая, потом еще, еще… Почему раньше она не видела всего этого? Какой-то маленький скверик. Круглая клумба. В ней белый пионер с отбитой рукой. Они сидят на скамейке. Он обнял, прижал ее к себе.

– У тебя уши замерзли, – говорит она и смеется. – Красные уши… И она трогает его ухо пальцем. – А помнишь, Арамис щипал себя за мочки ушей, чтобы они розовели?… Это нравилось женщинам… Раздолин, а может, и ты щиплешь?

– Тебе нравится Арамис? – спросил он.

– Он молодец. А тебе?

– И мне… Но Атос больше…

– Атос – герой… Всем мальчишкам нравится Атос… Он хотел поцеловать ее, но мальчишки, как раз именно те мальчишки, которым нравится Атос, ворвались в скверик, как банда басмачей.

Она легко отстранилась, и он без обиды понял, что целовать сейчас нельзя.

– Это они, наверное, отбили пионеру руку, – шепотом сказала она.

– Они…

Потом они стояли в маленькой беседке во дворе ее дома. В маленькой детской беседке. Качели, оставленные детьми, были печально неподвижны. Он целовал ее долго, нежно прижав к себе. Он говорил ей что-то, а она не слушала слов, не нужны были слова. Она поднималась на цыпочки и целовала его в губы, долго и так крепко, что он чувствовал ее зубы… Так в маленьком дворике, на который со всех сторон во все глаза смотрели сотни оранжевых окон, в эту ночь рождалось редкое и нежное чудо – любовь.

16

Борис Кудесник у стола. Горит настольная лампа. Несколько книг. На обложке одной – золотом: "Теория плазмы". Борис листает. Две женские руки ложатся ему на плечи:

– Закрой свет газеткой, Мишка ворочается…

Борис ставит газету у лампы, щекой проводит по руке.

И руки слетают с плеч…

Виктор Бойко идет домой темным переулком. У булочной выгружают свежий хлеб, и Виктор останавливается, вдыхая вкусный, теплый и добрый запах. Лотки быстро исчезают в окошке, один за одним…

– Можно купить один батон? – спрашивает Виктор.

– Или проголодался? – с иронией говорит грузчик.

– Нет… Но пахнет хорошо…

– Духи купи себе и нюхай, – уже зло говорит грузчик.

– Я заплачу…

– Не видишь, что ли, закрыта булочная. Виктор не уходит, молча стоит и нюхает хлеб…

Большой зал филармонии заполнила нарастающая, бьющаяся в едином четком ритме дробь барабана. Болеро Равеля. Глаза Маевского закрыты, ресницы вздрагивают и волнуются, а барабан все бьет и бьет… Лицо у Маевского напряженное. Он совсем не похож на того Маевского, которого знают все.

Сергей Ширшов сидит в майке и в трусах на постели. Совсем темно. Встает. Босиком выходит в темный коридор и приоткрывает другую дверь. Тоже темно.

– Батя, ты спишь? – шепотом спрашивает он.

– Что тебе? – отвечает женский голос.

– Ма, я женюсь! – выпаливает Сергей.

– До утра потерпеть не мог?

– Нет, я правда женюсь!

– Ты никак выпил? – с тревогой спрашивает мать…

Три рюмки сошлись, чокнулись.

– И все-таки, что значит для тебя заниматься наукой? – с пьяной настойчивостью спрашивает Игоря Редькина Жорка, старый школьный друг.

– Для меня? Ну, как сказать… – Игорь вертит в пальцах рюмку. – Удовлетворять собственное любопытство за счет государства! И махнул водку в рот.

– Не пижонь, – строго говорит Жорка. – Ты понимаешь, о чем я говорю. Зачем нам Луна, Венера, Марс? На кой хрен?

– Кому это "нам"? – строго спрашивает Игорь.

– Мне, тебе, Васе, всем.

– Ты упрощаешь, – вяло говорит Вася. – Пойми…

– Ничего он не упрощает, – резко перебивает Игорь. – Он мещанин. Ему нужна конура, подбитая плюшем, куриный бульон и лакированные штиблеты за пять рублей!

– А почему из-за каких-то лунников я должен платить за штиблеты тридцать рублей?!

– Считай, что разницу ты заплатил за билет в эпоху! Плацкартный билет!

– Только без демагогии…

– Да замолчи! Сотни лет люди смотрели в небо, мечтали… Луноград – это такая же гордость наша, как твой Рублев, как Василий Блаженный, как "Аврора"… Давай загоним американцам Третьяковку, а? Ведь купят! И хорошие деньги заплатят! И почему это мы не обменяли в войну Рублева за свиную тушенку? А? Ужасно, что это говоришь именно ты! Ужасно, ужасно… Кстати, почему ты пишешь картины, а не разводишь коров? Штиблеты делают из коров…

– Отлично! – крикнул Жорка. – Мы договорились до отрицания искусства!

Игорь словно и не слышал этих слов.

– У Толстого в "Аэлите" летят на Марс в двадцатых годах, – говорит он задумчиво.

– Помните, Гусев ходил в солдатских обмотках. А сейчас наша станция работает на Луне. Там живут люди. Подумай: люди живут на Луне. Нет, ты, пожалуйста, еще раз вдумайся в смысл этих слов: люди живут на Луне. На Луне! Вася, когда я думаю об этом, у меня комок в горле, плакать хочется… Это грандиозно, Васька! Неужели он не понимает?

– Кончайте, ребята, – устало говорит Вася. – Давай по последней…

И он начал разливать остатки водки, примериваясь, чтобы всем досталось поровну…

А в темном – одна грязная лампочка – подъезде Раздолин, взяв в ладони прекрасное светлое лицо Нины, почти кричит:

– Я люблю тебя, понимаешь?! Я тебя люблю! Люблю!

Люблю!

17

Маленький, уже знакомый нам кабинет Главного Конструктора. Ему предстоит разговор с космонавтами. Звонили из Москвы, из штаба ВВС, просили все им объяснить.

Говоря откровенно, Главному было в общем-то все равно, кто полетит на Марс. Он полностью доверял людям, занятым хлопотливым делом подготовки космонавтов, и понимал, что из сотен парней, крепких душой и телом, можно отобрать несколько лучших. А потом – лучших из лучших. Такой выбор был уже сделан, и он согласен с ним. Вся тройка ему нравилась. Нравилось ему и то, что Агарков, Воронцов и Раздолин были очень разными, непохожими друг на друга. Вот они сидят перед ним, все трое, выбритые, подтянутые, очень молодые и уже поэтому красивые. Сидят и не знают, что лететь придется только двоим. Кому? У него нет права выбора. Но он хотел бы сделать такой выбор для себя. Не только для того, чтобы при случае "иметь свою точку зрения", но просто для того, чтобы проверить свой опыт и свое умение разбираться в людях. Он считал, что обладает этим умением. (Кстати, он им действительно обладал.)