Тихие омуты - Антонина Медведская

– Вот что, паря, ребятенков всех из бани – прочь, пускай на телеге кантуются. А маманю твою – в баню. Живо!

Первой пригнала на выгон свою корову Тайка, по прозвищу Стрекоза, – тонконогая девчонка, большеглазая и самая озорная из всех своих сверстниц. И откуда у нее что берется?! Вот и сейчас, едва увидела, какая из Павловой баньки высыпала ватага незнакомых ребятишек, и все они побежали к телеге, возле которой конь доедал траву, а вдоль бревенчатой стены с крохотным оконцем на четвереньках ползла баба, Тайка от удивления раскрыла рот. Белый головной платок сполз бабе на глаза. Пряди длинных светлых волос цеплялись за макушки травы. Женщина добралась до порога бани, и тут ей помогли Павла и мальчонка. Через минуту-другую они выскочили из бани.

– Чаво рот раскрыла, глазищи таращишь?! Лети, что есть силы, клич бабку Анухриху. Женщина рожает – подмога надобна.

– Дядечка Павла, ты что, жанился?

– Тьфу на тебя, стрекозу шальную, погорельцы это. И галопом сюда с Анухрихой, не то и кнута отведаешь!

– Ой – ешаньки, – пискнула Тайка и умчалась.

Не прошло и десяти минут, как на горизонте появилась Тайка. Она тащила за руку Анухриху, сухонькую старушонку, известную на всю округу повитуху-целительницу – такой талант ей был дан Богом.

За Тайкой с Анухрихой бабы гнали своих коров. Уже вся деревня знала про погорельцев, а потому хотелось увидеть их своими глазами.

– Ночью приехали?

– В бане Павловой ночевали?

– А баба рожает?

– Рожает, когда срок привалил. Ох, Господь наш, прости нам грехи наши, – судачили бабы, погоняя буренок.

Когда подбежали Тайка с Анухрихой, Павла рванул дверцу баньки, и из ее притемненной глубины вырвался едва сдерживаемый вой. Павла буквально подхватил Анухриху под локотки и внес ее к роженице. Но тут же выскочил из предбанника, сорвал с головы кепчонку и осенил себя крестом, щурясь на огненно-розовый край солнца, выглянувший из-за кромки темного леса.

Все молча смотрели на пастуха в глубоком раздумье. И тут, нарушив тишину, как гром среди ясного неба, прозвучал басок Кандыбихи, бабы богатырского роста и мощного телосложения:

– Так что это, вся эта орава в бане останется жить? А если, к примеру, я захочу помыться-попариться, раз у меня, к примеру, нетути бани своей.

Павла почесал затылок:

– А ты, Кандыбиха, к примеру, в эту баньку не поместишься. Ты, к примеру, и в дверной проем не просунешься. Моесси ты, к примеру, у Тялоха, в его просторной бане, ну и мойся. Аль он тебе худо мочалкой спину трет? Али ты ему самогону мало даешь?

Раздался дружный хохот. Толпа баб загалдела, и Кандыбиха, втянув голову в плечи, быстренько засеменила по улице к своей избе – прочь от этих баб-балоболок, от пастуха Павла, к которому все бабаедовцы относились с почтением. А как же: честный человек, понимает в ветеринарии, а еще и «хвилософ» – скажет, будто в узел завяжет.

«Погоди, погоди, хвилософ, дойдет мой черед пастуха кормить, я тебе кой-какой травки подсыплю – весь лес обдрищешь…» – Кандыбиха вдруг остановилась, повернулась лицом к бабьей толпе:

– Эй, вы, козы драные со своими безрогими козлами, пелювала я на вас. Вот вам! – она повернулась спиной и нагнулась, задрав юбку. Все ахнули, увидев внушительных габаритов бело-розовый зад…

Бабы заулюлюкали. А Кандыбиха медленно удалилась, помахивая березовой веткой.

Дверь баньки распахнулась, на пороге стояла Анухриха и, победоносно поглядывая на баб, объявила:

– Двойню родила погорелица, кричат в два голоса, с перевязанными пупками лежа на березовых вениках. Ой, и орут-то, радехоньки, что вырвались на свет Божий.

– Ну-ко ты, стрекоза, лови шайку да зачерпни поболе воды, обмою мальчонок студенкой, здоровее будут. Смотри, девка, пиявок не начерпни.

Павла положил руку на плечо мальчонки-погорельца.

– С братьями тебя, паря. Назови одного Павлом, второго – Касьяном.

– Так Касьяном звали моего папаню, и я – Касьян.

– Ну, тогды, Коська, дадим им имя Павел и Иван.

– Иван уже имеется. Вона, на телеге ревом ревит, жрать просит. Известно, несмышленыш, не знает того, что нечем кормить, а терпеть не желает. Батянин баловень. Назовем одного Пашкой, а другого – Ромашкой.

– Лады, перекрестился пастух, бери мою дудку и труби победный марш во славу Пашки и Ромашки.

Мальчишка взял рожок и заиграл так красиво и так звонко, что бабы захлопали в ладоши.

– Вот тебе, Павла, и помощник. Подпасок что надо.

– Коська, согласен работать с нашим Павлой?

Коська закрыл лицо черными от грязи руками, часто закивал головой и всхлипнул.

– Ну вот, бабы, и порешили этот вопрос. А теперь мы с Коськой пошли трудиться, а то ваши коровы уже, кто знает, куда улепетнули. Ишь, обрадовалось рогатое обчество, свободу почуяло, а вы тут, бабоньки-красотки, пошуруйте по своим кладовкам, кто чем помогите погорельцам да сходите которая к Шунейку, обскажите ему все, что требуется. Как садовник решит, так и будет – у него доброе сердце и ума палата.

А моему папе с мамой уже давно все доложили, и он катил к погорельцам садовую тележку, полную яблок с грушами. Антошка тащил в мешочке немного ячменной крупы, картошки и бутылек конопляного масла. Я помогала маме нести узел с кое-какой одежонкой, чудом сохранившейся на чердаке в сундуке Ростковских. Но самый ценный подарок погорельцам – кусок мыла.

– Уважаемые женщины, обратился папа к «обчеству», – беда может одолеть каждого из нас. В беде надо помогать. Я под страхом смерти не отдал ключи для подлого дела, а сейчас отдаю ключ от пристройки, где жил конюх Евхим. Там две комнатушки и кухня с печкой, сарай для лошади. Туда мы отвезем погорельцев. Сад – вот он, яблок навалом – отъедайтесь, дети. Тут и колодец рядом.

– Как вы полагаете, уважаемые женщины, правильно я решил вопрос?

– Правильней и решить-то нельзя.

Дело закипело. Тайка с Анухрихой затопили баню и стали носить воду из колдобины. Им помогали дети-погорельцы, которые постарше. Хотела и Наталья встрять в работу, да Анухриха налетела на нее коршуном: отлежись малость, очухайся. Ой, нагорюешься ты, баба, и набедуешься…

К вечеру всех погорельцев, вымытых, подстриженных и вычесанных частым гребешком, переодетых в одежку, собранную бабаедовскими бабами, перевезли на их же телеге и их же конем на «кватеру» бывшего панского конюха. Наталья низко поклонилась всем, кто проводил ее семью до порога.

– Люди добрые!.. – и она заплакала. – Думала, пришла погибель мне с детушками моими, а Бог решил иначе – попали в рай к людям-ангелам. Ни я, ни мои дети никогда не забудем вашей святой доброты, и мы станем так же помогать тем, кто окажется в беде. Низкий всем вам поклон от нас.

Уже Павла с Коськой пригнали стадо. И только теперь «божьи ангелы» разбрелись по своим дворам. Мама подоила корову, процедила молоко, наполнила крынку и сказала:

– Пойдем-ка, дочка, отнесем новоселам молочка.

Когда мы пришли к Наталье, вся семья сидела за столом, тут же был и пастух. Они с Коськой успели еще застать теплую баню. Нашелся у Павла и мыла кусок с «собачий носок».

Я таращила глазенки на погорельцев и не узнавала их. Неужели это те зареванные, оборванные, что с такой жадностью хватали грязными руками яблоки и груши, привезенные на тележке для них моим папой. Мне тогда казалось, что они никогда не насытятся.

И вот сидит за столом Наталья… У нас в Бабаедове нет ни одной такой красивой бабы. А все дети такие чистые и счастливые, угощаются гостинцами, принесенными Павлом.

Наталья встала из-за стола и поклонилась маме, приняла крынку молока, хотела поцеловать ей руку, но мама не разрешила.

– Наталья! Неси свою судьбу с гордостью. Не унижай себя лишними поклонами и целованьем рук: таких людей больше уважают.

– Ну, как же иначе? Я была на краю гибели. Ни в одной деревне нас даже ночевать не пускали. А к вам судьба привела, будто в рай попали.

– Садись, Наталья, на свое место за столом. Вот что еще решили наши бабаедовские бабы: двойняшек окрестить в церкви, а крестным быть тебе, Павла. А кумой пускай будет Тайка-Стрекоза. Решили, думаю, мудро. Старый да малый – чем не кум да кума? С новосельем тебя, Наталья. Помоги тебе, Боже, в бабаедовском раю.

В нашу деревню изредка кое-кому приходили письма. На конвертах одни писали «д. Бабаедово», а другие – «Бобоедово». Вот пастух Павла, он же «хвилософ», и разъяснял:

– Думаю, история нашего пункта произошла таким путем: то ли здеся перво-наперво поселились бабы, любительницы добро поесть. Вот, к примеру, как наша Кандыбиха. А если «Бобоедово» через букву «о», тогда такое название пристало оттого, что все бабаедовцы засевали клок земли бобами. Потому что у нас без бобов ни туды и ни сюды. Всю зиму в горшках парим да объедаемся. А если еще сдобрим их конопляным маслом с цыбулькой – живи, радуйся да воздух порти.

Не успели бабаедовцы опомниться от события с погорельцами, как снова гром среди ясного неба.