Чернокнижники - Александр Бушков

— То есть, насколько я понимаю, вы считаете все эти вещи искусной подделкой под старину? — спросил Савельев.

— Именно, — вяло кивнул Фельдзер. — Каковыми они, несомненно, и являются. Работа великолепная, используется только серебро и золото, а драгоценные камни — натуральнейшие, причем мастерски огранены под старину… И тем не менее… — он с видом спокойной уверенности в себе развел руками. — Мастерская подделка.

— Мне любопытное было бы выслушать вашу аргументацию, — сказал Савельев.

— Аргументация, дражайший Аркадий Петрович, проста. И заключается в одном-единственном слове, «возраст». — Фельдзер распахнул дверцу в тумбе массивного старомодного стола, наклонился туда, повозился, чем-то металлически позвякивая, поставил перед Савельевым две высоких серебряных стопки, вместимостью и величиной более схожие со стаканами. — Вот, хотя бы, извольте… Две серебряных стопы, якобы произведенных золотых дел мастером Филиппом Ивановичем Клаузеном в первые годы царствования Елизаветы Петровны. Посмотрите на донышке… или вам дать лупу?

— Нет, спасибо, я и так все прекрасно различаю, — сказал Савельев, поочередно повернув стопки донышками к себе. — Герб Москвы и дата, тысяча семьсот сорок четвертый — ну, тут даже несведущему понятно, что это означает… «Ферт» и «К», должно быть, инициалы Клаузена?

— Совершенно верно.

— А эти буквы, в клейме наподобие сердечка? «М», «Ферт», «П»?

— Клеймопробирных дел мастер. Мефодий Филатович Понырев.

— На мой непросвещенный взгляд, они выглядят совершенно одинаковыми, — сказал Савельев. — И стопки, и клейма. Даже, как бы это выразиться, есть много общего в стиле исполнения…

— И здесь вы абсолютно правы, — благосклонно кивнул Пауль Францевич. — Блестяще воспроизведен стиль Клаузена. Известно немало его работ, фальсификатор должен неплохо в них разбираться… И клейма настолько безукоризненны, что закрадывается подозрение: они в свое время не были уничтожены, как полагалось бы, а оказались в руках фальсификаторов. Ей-богу, временами именно такая мысль и возникает… Блестящая работа! — он пошевелился в тяжелом кресле, что для этого флегматика означало, надо думать, высшую степень возбуждения. — И все же, и тем не менее… Давайте я не буду ничего говорить, Аркадий Петрович? Присмотритесь сами и скажите: есть какая-либо разница — неважно какая — меж двумя изделиями? Назовите любое отличие, какое только придет вам в голову…

— Ну, я конечно же, не ювелир и не антикварий… — неуверенно начал Савельев, подвергнув вещички долгому и тщательному осмотру. — Однако сдается мне… Вот эта как бы поновее выглядит… А другая как-то постарше будет…

— Блестяще! — воздел указательный палец Пауль Францевич. — В самую точку, молодой человек! То, что вы подметили собственными глазами, как раз и является пусть единственным, но наилучшим аргументом. Новизна. Та чарка, которая совершенно справедливо кажется вам новой, и в самом деле новехонька. Она выглядит так, словно вышла от мастера не далее чем год-два назад.

Во-первых, на ней нет ни малейших следов чистки. Это не тщательно вычищенное старое серебро, а современная работа. Во-вторых… Нет и малейших следов употребления. Эти вещи в свое время делались не для того, чтобы поставить их под стекло и любоваться издали, а для самого что ни на есть прозаического, житейского, повседневного употребления. Вот теперь я просто настаиваю, чтобы вы взяли лупу, — он протянул Савельеву огромное приспособление, круглое стекло в медной оправе, с костяной рукояткой длиной чуть ли не в ладонь. — Изучите оба изделия не торопясь, тщательно… Вы увидите, что на подлинной стопке масса небольших царапинок, пусть и плохо различимых невооруженным глазом. Царапинки, вмятинки — одним словом, следы… А на современной ничего подобного нет. Только не спешите…

— Вы совершенно правы, — сказал Савельев спустя несколько минут. — Все так и обстоит, как вы говорите…

— Ничего удивительного, — сказал Пауль Францевич. — Следы многолетнего повседневного употребления. Из этой чарки пили много лет, зная дворянский быт того времени — весьма даже часто. Ее роняли, на ней остались следы многих чисток — тогдашние чистящие средства были гораздо грубее нынешних… Ее, наконец, мог царапать играющий ребенок… А поверхность второй, как вы только что убедились, девственно чиста. Будь эта вещичка единственной, можно постараться и подыскать правдоподобные объяснения, отчего она так сохранилась. Ну, скажем, немного времени спустя после изготовления кто-то ее украл, зарыл в землю в ожидании лучших времен, да так и не собрался извлечь, и она была обнаружена уже в наши годы… Но я благодаря Роману Степановичу имел случай изучить более чем две дюжины разнообразных изделий. Абсолютно все они отличаются той же особенностью: с одной стороны, они блестяще имитируют работу старых мастеров и старые клейма, с другой — ни одна не несет на себе следов употребления. Ни чарки, ни табакерки — а уж табакерки-то, небрежно таскаемые тогда в карманах, должны покрыться целой сетью микроскопических царапин, поскольку золото еще мягче серебра… Ни-че-го-с! Все вещи выглядят одинаково новехонькими… Ну, конечно, некоторые, я знаю, приобретали их как настоящий антиквариат, каковой до сих пор и почитают… — он брюзгливо пожевал губами. — Но это свидетельствует лишь, что даже весьма сведущие в нашем ремесле люди могут иногда совершать досаднейшие промахи. Столько примеров, знаете ли… Но меня, простите великодушно, на мякине не проведешь. Мастерская работа, ну просто мастерская! Однако ж современная… Тут и сомнений быть не может. В зарытый клад я не верю. Не верю, не верю, не верю! Даже в этом случае время должно было оставить на благородных металлах свои следы… а ничего подобного я ни разу не приметил. Создатель всего этого — наш с вами современник, и сейчас он, если только здравствует, без сомнения, творит очередной «шедевр»… Любопытно было бы познакомиться. Ведь золотые руки у прохвоста… если только он один.

— Другими словами… — начал Савельев осторожно подбирая слова. — Если бы мы с вами вдруг оказались в том самом семьсот сорок четвертом году, вы признали бы эти вещи подлинными?

Выцветшие глаза старика уставились на него с явной веселостью. Пауль Францевич, с бледной тенью улыбки на лице, захихикал:

— О да, о да… Конечно, окажись мы с вами каким-то чудом в тех временах… Но это ведь невозможно, как вам прекрасно должно быть известно.

— Да, это невозможно, — серьезно сказал Савельев. — Смешно и подумать…

— Для семьсот сорок четвертого года все эти вещи выглядели бы подлинными, — уже с прежней вялостью произнес Пауль Францевич. — Но мы-то с вами, как явствует из календаря, обитаем в восемьсот восемьдесят четвертом… В чем никто из присутствующих, я так полагаю, не сомневается, хе-хе…