Первый рассказ - Иван Сергеевич Уханов

Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом успокоились.

— Ты чего под ружье лезешь? — напустился на Женьку Три Ниточки.

— Поймать хотел.

— Поймаешь, когда привяжут, — засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.

На белых перьях куропаток, где попали дробины, проступили сырые пятна. Женька потрогал их пальцем и понес птиц, захватив за шеи.

— Деревня тут была, браконьер один жил знакомый, — сказал Три Ниточки. — Помер должно…

За тальниками текла подо льдом речка.

— Ёган зовут, — объяснил Три Ниточки. — Река, значит, по-хантейски. Приток.

Деревня сохранилась. Домов десять-пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.

От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще две, они упали под стеной.

— Люди-то где? — заволновался Женька.

— Кто их знает? — сказал Три Ниточки. — Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так — одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили — считать спутаешься…

Ни тропки, ни следа человечьего — в деревне.

«Умер, значит, или перекочевал хант в новое место», — подумал Три Ниточки без печали.

Но хант оказался на месте. На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемежку с осокой, и стояла худая лошадь, ела из дровней сено.

Крыльца не имелось, под дверью лежали две пестрые остроухие собаки, которые не обратили на охотников никакого внимания и головы не подняли. Старик Три Ниточки перешагнул через собак, толкнул плечом дверь и ушел в темный провал.

Со света Женька ослеп на недолгое время и натолкнулся на железную бочку — печь, потом огляделся. Дом состоял из одной комнаты, хозяин сидел у печи на чурке, устроив на коленях больные руки, глядел на гостей узкими глазами. Ладоней у него не было, из рукавов выглядывали култышки, покрытые красной кожей.

— Не помер еще? — поздоровался Три Ниточки, прошел вперед и сел на лавку, а ружье устроил на столе.

— Живой! Чего сделается? — равнодушно сказал хант и подвигал вялыми щеками. Лицо у него было морщинистое, как старый гриб.

— Один живешь? — допытывался Три Ниточки.

— Зачем — один? Баба по воду пошел, чай пить надо.

Пришла старуха, села у печи на корточки, вынула из-за пояса нож и ловко настругала лучины, потом зажгла дрова и стала смотреть в огонь.

Женька огляделся: пол в избе был притрушен старой травой, на стене висели связки каких-то крючьев. Он потрогал один за острие и отдернул руку, лезвие легко впилось в кожу. Крючья связывал длинный шнур, они крепились на нем сантиметров через сорок один от другого и на каждом, ближе к уху, имелась пробка.

— Самоловы. Браконьерская, бандитская снасть! — объяснил Три Ниточки. — Спускают эту штуку под лед, она там вьется, как змея — поплавки тонуть не дают. Рыба интересуется, подходит. Крючок заденет — воткнулся, дернется — другой поймает. Если и уйдет — все равно сдохнет.

— Хорошая снасть, — невпопад подтвердил хант. — Без рыбы не будешь.

Старуха сидела у печи, как прежде, и глядела в огонь.

— Промышляешь? — дознавался Три Ниточки.

— Нет, вовсе худой стал. Старуха ходит мало-мало, — откликался хант.

— К сыновьям отчего не едешь?

— Поеду, — соглашался хозяин. — Весной поеду.

— Оба живы? — узнавал Три Ниточки.

— Нету. Один. В Вартовске живет.

— А другой?

— Бок дал, бок — взял, — терпеливо объяснял хант.

Расстались без сожаления. Старуха не шелохнулась, смотрела в огонь.

На снег после темной избы было больно глядеть, веки сами зажмуривались.

«Оттого у них глаза-то и прорезаны, как ножиком», — догадался Женька.

— Никудышный старик, — ворчал Три Ниточки. — Сколько лет знаю — все такой.

— Руки-то у него где? — спросил Женька.

— Отморозил… — равнодушно сказал Три Ниточки, думая о другом.

5. Под водой

Лед окреп. Утром, потемну, для водолазов приготовили место работы. На реку спустили дощатую будку с чугунной печкой, чтобы было где обогреться, и продолбили в трех местах лед, заготовили проруби. Одну сделали у самого берега, другую — метров на пятьдесят речнее, а третью — еще дальше — все на одной линии. Будку подвинули к средней проруби и оставили у самого края.

Водолазы в это время спали, их до времени не трогали. Три Ниточки поднял парней, когда развиднелось и можно было различать предметы.

Пока пили чай, Михайлов объяснял, что надо делать.

— Значит, от будки пойдешь к берегу, осмотришь траншею, возьмешь проводник и — обратно, — втолковывал он Женьке.

Проводник — тонкий и гибкий трос — был намотан у крайней проруби на ворот, чтобы легче разматывался, когда потянут. Он назначался для перетаскивания с берега на берег главного троса, который будет везти трубу.

«Проводник, так проводник…» — Женьке было все равно, что тащить.

Михайлов и Чернявский продували шланги и настраивали воздушную помпу, которая питала водолазов воздухом, а Женька сидел в будке рядом с печкой и неспешно одевался. Он надел два пуховых свитера и столько же штанов, натянул сверху комбинезон и стал обувать ноги. Сначала — простые носки, потом — носки из собачьей шкуры, после всего он натянул еще на каждую ногу по меховому чулку и стал шевелить пальцами, пробовать, как вышло. Получилось хорошо, тогда он снял с крюка легкий водолазный костюм из желтой резины и крикнул, чтобы шли помогать.

Явились трое — Чернявский, Михайлов и рабочий из подсобных. Женька втолкнул в костюм через горловину ноги, выправил штанины и поднялся посреди будки во всю высоту, а руки протянул по швам.

Костюм сжался гармошкой и еле прикрывал ноги, дальше его не пускала узкая горловина. Чернявский, Михайлов и подсобник взялись за нее руками с трех сторон и дернули разом, растянули тугую резину. Женька проворно присел и оказался одетым до шеи. Потом на него надели обувь и закрепили на ногах и груди пудовые грузы из свинца, чтобы вода не выталкивала наверх и можно было работать.

— Топай! — сказал старшина Михайлов, Женька подошел к проруби, сел на краю и спустил тяжелые ноги в воду.

Старшина обвязал его поперек веревкой, надел на голову шерстяную шапку, а сверху — медный колпак — шлем, от которого тянулись разные трубы. Колпак привернули к вороту на болты.

Михайлов приспособил себе на голову шлемофон и махнул рабочим рукой, чтобы гнали воздух.

— Как воздух, Женя? — проверил старшина обстановку.

— Нормально.

— Давай, двигай потихоньку!..

Женька нагнал в скафандр воздуху побольше, раздулся, как пузырь, слез в прорубь и поплавал недолго, проверил костюм, потом выпустил воздух и поплыл в темноту ногами вперед.

Было неглубоко. Он лег на дно животом и пощупал вокруг резиновой рукой. На дне