Ощущение времени - Михаил Садовский

Рояль замолчал. И все молчали.

— Он, наверное, умер, потому что всё сказал… что ему велел Бог… а страдать больше не было сил, — тихо произнёс профессор, поднял взгляд с клавиатуры и перевёл его на Веру. — Надо рисовать не осень, которую видишь, а то, что ты чувствуешь, когда видишь эту осень… понимаешь, да? Только это интересно… копия — это рабство… а прекрасна лишь свобода… — все молчали. — Есть одно стихотворение… Вашего коллеги — вдруг обратился он к Додику и снова замолчал, — Из того, что не печатают, — и опять пауза, — Пока… пока… не печатают, — он вздохнул, — Но как раз об этом…

Оконная рама, как рама картины —Природа палитры своей не таит —Видны и тончайшая нить паутины,И солнце, прожегшее медью зенит.

Зачем рисовать, если всё здесь открыто:И листик, и неба прозрачная гладь,И в нём самолёта крутая орбита,И каждый здесь может своё увидать!..

Затем вот, затем, что на холст переносятНе солнце и небо, леса и ручьи,А то, чего сердце безудержно просит,А только лишь нервы и чувства свои!..

Ночью, в душном забытье, к нему вернулась мама и долго ничего не говорила. Она пристально смотрела, поочерёдно выгибала разом все свои длинные пальцы, уперев их в ладонь другой руки. Казалось, этой муке не будет конца, но она тихо произнесла губами: «Додик, почему у тебя одни гойки? У тебя не было ни одной еврейской девушки, Додик! Подумай! Что это значит?.. Если ты просто гуляешь с ними — это нечестно… они же верят тебе! А если ты хочешь на самом деле жениться на гойке — не делай этого! Они все очень хорошие, может быть, но однажды ты очень пожалеешь об этом»! И она пропала опять, а ему стало страшно во сне уже, что она, значит, где-то рядом! Никуда она не улетела! Ни она, ни душа её! Она рядом и всё знает про него, следит за ним… и переживает!!! Он всю жизнь огорчал её и теперь опять…

Он проснулся и так ясно ощущал видение, что даже потрогал вокруг руками постель, тумбочку с лампой, тревожный колпачок будильника… «Что же это всё значит?.. Ну, верно, снится то, о чём думаешь, но это всё объяснения, а мама была здесь, рядом, откуда она знает… и как же она может судить, если с ними не знакома! Ну, Веру-то она никогда в глаза не видела! Как это всё понимать? Что за предупреждения такие… и если моя мама, которая так меня любила… нет, любит… говорит такое, то наверняка её мать тоже скажет: „Не выходи за еврея!“» У него нехорошо похолодело внутри! «Только нельзя этого произносить вслух, потому что всякая мысль материализуется — и я это хорошо знаю… проверял уже…»

Он поплёлся на переговорный пункт и заказал разговор. В тесную комнатку было втиснуто две телефонные кабинки, и, когда в них открывалась дверь, вспыхивал свет. Люди кричали в трубку, огораживая ладошкой рот и направляя звук, но всё равно было, наверное, плохо слышно. Все выходили из кабинок взмокшие от волнения, от страха, что не расслышат, не поймут, что кончатся минуты и не успеешь сказать главного… Додик вернулся к стойке, перегнулся к девушке и сказал, чтобы добавила ему ещё три минуты… она улыбнулась в ответ, покачала кокетливо головой и проворковала: «Ладно, ладно, и кому это вы звоните!?» Додик ничего не ответил… он не сразу понял, что вызывают его, когда телефонистка объявила: «Ташкент! Вторая кабина!»

Слышно было очень хорошо, только шорохи и потрескивание всё время напоминали, как далеко они друг от друга. «Что случилось, Додик?» — голос отца был привычный и требовательный. — Ничего не случилось, папа, ко мне приходила сегодня мама!.. — Что? — не понял отец. — Как приходила? — Первый раз так, папа, и я подумал, что у тебя, может, что-то неладно? — Ой, готеню, что ты выдумываешь, Додик. Ты меня напугал. В наше время звонят так далеко только по плохим поводам. У тебя всё в порядке?.. Что она тебе сказала?.. — Что может сказать наша мама? Она волнуется за меня. Знаешь, откуда она может знать про меня… её уже нет три года, а она знает, что со мной сейчас… извини, отец… — Подожди! Не клади трубку! Чёрт с ними, с деньгами! Когда она приходила? Вчера?.. — Нет, сегодня! — А ко мне вчера… — отец долго молчал и продолжил… — Нам надо быть вместе. Она мне сказала, что нам надо быть вместе… её нет, а нам надо… как ты на это смотришь?.. Мы будем менять квартиру… не волнуйся, нам не обязательно жить в одной, но хотя бы в одном городе… и не далеко… ты согласен?.. Знаешь, что?.. Что ты молчишь, Додик? — Я здесь, папа, здесь… — Сходи на кладбище… у тебя есть деньги? — О чём ты, папа? — Купи анютины глазки и посади… ты слышишь?.. Она их очень любила… — Слышу, слышу… — Если бы я мог!.. Мне бы тоже полегчало!.. — Трубка сразу глухо замолчала.

«Плохое длится, длится… а хорошее всегда так резко обрывается — и всё». Додик медленно направился к выходу.

— Молодой человек! — он не понял, что зовут его. — Молодой человек, сдачу возьмите! — он обернулся, махнул рукой и приоткрыл дверь. — Молодой человек, подождите! — телефонистка вышла из за своего ограждения и подошла к Додику. — Что это вы деньгами так разбрасываетесь! Возьмите, пожалуйста, сдачи четыре пятьдесят, нам чужого не надо! Что ваша жена скажет?

— У меня нет жены, — машинально проговорил Додик, — спасибо!.. — Он протянул руку.

— Возьмите меня, — совершенно серьёзно произнесла телефонистка. Додик оглянулся — в комнате никого не было, только толстый дядька сипел в кабинке номер один: «Клава, Клава, ну погоди!» И повторял это бесконечно. Перед ним стояла красивая сероглазая, желтоволосая… какая-то похожая сразу на всех красивых, и внимательно смотрела… «Что за мистика… я сегодня никак не проснусь… она тоже гойка… а мне нельзя жениться на гойке? Вот, чем плохая жена? Наверное живёт с мамой… ещё младший брат школьник… сколько ей? Двадцать четыре? Двадцать пять? В институт не прошла — подалась на вечерний! Летом шесть соток по воскресеньям — огурцы в банках, в деревню в отпуск на двадцать четыре дня или в Сочи… закончит МТИЛП, станет товароведом — обеспеченный человек — вот судьба… а тут гойка…»

— А как вас зовут?

— Мила!

— Что? — Додик подался вперёд.

— Полностью Людмила, а мама зовёт Мила.

— И у вас есть брат?

— Есть.

— Он в школе учится?

— Да! — теперь удивилась Мила. — Вы меня видели, вы где-то рядом живёте?

— Да, да, да, — Додик будто улетел и вернулся, — а телефон дадите?

— Лучше сюда звонить, — возразила она, — дома не поговоришь… деньги, — напомнила она, потому что дверь распахнулась и запела пружина. Она вложила в Додикину ладонь деньги и упорхнула за стойку.

Додик сидел на скамейке, смотрел на шпиль высотки и ждал, когда солнечный блик переползёт на очередную грань. Он думал, что вместе с движением времени опять перенесётся в реальный мир и успокоится. Что значат все эти сегодняшние протуберанцы: мама, разговор с отцом — он никогда таким откровенным не был, особенно после того, как умерла мама, а он женился снова… и очень скоро… и уехал от осуждения родственников и знакомых… жена его оказалась из Казахстана… застряла там в эвакуации после бегства из осаждённого Ленинграда… жила там с мамой, отец её погиб… «сколько же её-то маме? Уж наверняка за восемьдесят»? Что всё это значит? Теперь Мила… от этого имени… «нет, она Людмила, а Милка, как была полностью? Хм…» Додик даже улыбнулся: он не знал полного Милкиного имени: Милка Шухман — и всё!.. «Надо же!»

С Лысым Додик встретился случайно, на перепутье.

— Ты совсем не появляешься что-то? — мирно констатировал Николай Иванович.

— Пишу. Занят, — смягчился насторожившийся было Додик.

— Зайди, почитай… тот рассказ, про Милку… мне очень понравился… — правда… Хочешь, я тебе напишу предисловие к нему… это, наверное, на повесть потянет… может, легче будет протолкнуть… зря ты на моё предложение не согласился… всё ещё в силе, заходи… мне нравится, как ты пишешь… — Додик был страшно смущён.

— Спасибо… честно говоря, не ожидал.

— Почему? — встрепенулся Лысый.

— Думал, вы обиделись.

— На что? Что отказался — это ты ещё молодой, жизни не знаешь, это пройдёт… знаешь, молодость быстро проходит… не помню, кто это первый надумал… заходи… — он протянул руку.

— Я приду, как закончу… и приду… обязательно, — пообещал Додик.

В тот же вечер, когда они оторвались друг от друга, он сказал Вере:

— Выходи за меня замуж… пожалуйста… — она приподнялась на одном локте, уставилась на него и улыбнулась.

— Я должна подумать, Додик! А то как-то даже не смешно, сразу — бац! И — замуж!.. Просто до-мажор какой-то! Надо подумать… нет, серьёзно, Додик… не обижайся! Давай потом, а то сейчас так хорошо, что не получается думать… ну, Додик, Додик же… вот видишь — ты лежишь уже рядом, как бревно, а если я выйду за тебя, вообще перестанешь меня ласкать, — это мне не нравится, понимаешь? Надо подумать… только потом, а сейчас я хочу совсем другого, слышишь?