Вечность и еще один день - Милорад Павич

Петкутин. Знаете что, лично мне ваше яйцо не нужно. Но скажите, оно может избавить целый народ от самого черного дня?

Продавец. Разумеется, может, просто нужно разбить яйцо с тупого конца. Но в таком случае вы теряете возможность сами воспользоваться им. (Протягивает Петкутину записку, тот подписывает на колене. Продавец упаковывает виолончель вместе со смычком, заворачивает яйцо, и оба выходят на заснеженную улицу. Выходя, продавец еще раз задерживает Петкутина, попросив его придержать дверь, пока он ее закрывает на замок. Потом, не говоря ни слова, направляется в свою сторону и только на углу оборачивается и добавляет.) Имейте в виду, дата, написанная карандашом на яйце, — срок годности!

Петкутин. Это совсем не важно. День, который я хочу изъять, вообще не из будущего. Он в прошлом. Причем очень давнем. Надеюсь, ваше яйцо, которое я купил в рассрочку, действует и назад, в прошлое?

Продавец (заинтересованный, возвращается). Об этом меня не спрашивал еще ни один покупатель. Вы что, хотите стереть и изъять тем самым из времени какой-то плохой день своего прошлого?

Петкутин. Да, я имел в виду именно это. Был у меня один такой день, от которого я хотел бы избавиться.

Продавец. Интересно… Конечно, с помощью яйца можно и это сделать, но люди обычно больше боятся будущего, чем прошлого.

Петкутин. Вот видите, а я наоборот. Если бы можно было убрать из прошлого тот день, то одна особа, которую я очень любил и люблю до сих пор, осталась бы жива. Та самая, для которой я купил виолончель.

Продавец. Нам, кажется, по пути. (Делает несколько шагов вместе с Петкутином.) Может быть, вы расскажете мне об этих занимательных событиях, которые вам так хочется вычеркнуть из своей биографии? Вы говорите, это было очень давно?

Петкутин. Да. Если хотите точно. то 17 апреля 1688 года, посреди развалин античного театра, недалеко от Дуная… (Продавец в страхе убегает. Петкутин остается один на заснеженной у лице, под фонарем, о который он разбивает яйцо.) Ах, Боже мой, голова! Моя голова! Как болит! Просто раскалывается! (Падает в снег. В тот же момент из тьмы появляется красный плащ Калины, тот самый, который был на ней в XVII веке в античном театре. Плащ нерешительно стоит в темноте перед Петкутином. Петкутин медленно поднимает голову и узнает Калину.) Калина, это я, твой муж, Петкутин! Неужели ты меня не узнаешь? (Протягивает ей упакованный в бумагу инструмент.)

Калина. Это ты, любовь моя! Петкутин!

Бросаются друг другу в объятия.

Петкутин. Душа моя, душа моя! Наконец-то я тебя нашел. Останемся вместе вечность и еще один день.

Калина. Как, накануне Страстной Пятницы?

Оба заливаются смехом. Калина вскакивает на Петкутина, лицом к его лицу, по обе стороны его фигуры видны ее ноги, в любовной игре он носит ее по сцене.

Печальный конец тоже делу венец

Действующие лица:

Калина (сначала как тень, а потом ожившая)

Кир Аврам Бранкович

1-й каменотес

2-й каменотес

Паша Масуди Коэн (спит в шатре)

Действие происходит в развалинах античного театра недалеко от Дуная.

На первом плане два надгробия — Калины и Петкутина. Два каменотеса при свете фонаря выбивают на надгробьях имена.

1-й каменотес. Ты остался мне должен одну букву. Причем женскую! Сейчас мог бы подсобить мне и вернуть долг.

2-й каменотес. Идет. Женские буквы я люблю больше, чем мужские. Да я, брат, и вообще женщин люблю. Умирать буду, и то болыпе всего мне жаль будет, что не каждый день бабу тискал. (Подходит к надгробью Калины.) Что за буква, давай, пора и кончать.

1-й каменотес. Буква «А» в конце имени Калина.

Работают. Появляется тень Калины в красном плаще.

Калина.

Настало после смерти пробужденье,Мы сбросили движенья, как одежды.Из жизни выйдя, как из чащи, с удивленьемУвидели места, знакомые нам прежде.Мы мясом молодым их время угощали,Нас после пиршества в темницу посадили,Собакам будущего кости завещалиИ новый ход часов себе открыли.Не слышим мы теперь ни шорохи, ни толки,Хотя растут, качаясь, из травыНаших ушей зеленые метелки.

1-й каменотес. Вон какая-то женщина. Что-то бормочет. В такое-то время, видно тут дело нечисто. Что ей делать одной среди могил?

2-й каменотес. Я женской породы не боюсь. Эта-то, одно место открыла, другое не прикрыла.

Калина (в стиле XX века). Привет, ребята!

1-й каменотес. Доброго здоровья, госпожа.

Калина. Кто это тут лежит?

1-й каменотес. Госпожа Калина. А лежит она или стоит, это вам, госпожа, виднее, чем нам, убогим.

2-й каменотес. Говорят, она была молодой и красивой. Как зеленый луг. Такая, что если бы даже под бабу попала, и то бы понесла, а про нашего брата я и не говорю, у нас с этим делом быстро.

Калина. А что ж она померла, такая молодая да красивая?

2-й каменотес. Ее на глазах жениха разорвали на куски мертвецы. Только так ей и надо, нечего ночью по театрам таскаться. И ты такая. Если мужика ищешь, считай, что нашла! (Подходит к Калине.)

Калина вдруг начинает петь «Yesterday» Beatles. Каменотесы убегают со всех ног. Из темноты появляется кир Аврам Бранкович.

Аврам. Ты звала меня?

Калина. Конечно. Я самая большая ошибка твоей жизни.

Аврам. Хочешь мне отомстить? (Заметно, что он напуган.)

Калина. Нет, хочу предложить тебе небольшую торговую сделку. Хочу продать тебе свою смерть.

Аврам (переборов страх.) Зачем мне это нужно?

Калина. Мою смерть ты знаешь, а свою — нет. Давай поменяемся? Твоя может оказаться хуже моей.

Аврам. А может и лучше.

Калина. Лучше не может. Я уже знаю, как ты умрешь, и ты хорошо знаешь, что я это знаю. Так что, согласен или нет?

Аврам. Я хочу знать, как я умру и когда, но не хочу покупать твою смерть. Мне и моя хороша. Какая будет, такая и будет, другой не надо.

Калина. Хорошо. Иди за мной.

Подходят к шатру, который стоит в темноте перед театром.

Сейчас услышишь, как ты умрешь. Это будет в 1689 году, во время битвы при Кладове, где австрийцы и сербы сражаются против турок.

Калина откидывает завесу на входе в шатер, видна его внутренняя часть, просторная, застеленная толстыми коврами. На ковре спит Коэн. Масуди и паша разговаривают, сидя на подушках.

Тебе знаком кто-нибудь из них?

Аврам. Я знаю младшего. Это мой слуга, Масуди.

Калина делает знак Бранковичу, чтобы он молчал. Те, что в шатре, начинают разговор.

Паша. Говорят, ты читаешь сны?

Масуди. Да. Я могу охотиться на чужие сны, как ты на зайцев.

Паша. Видишь того, кто спит здесь? Это мой конюх, он болен сонной болезнью и уже никогда не проснется. Можешь ли ты прочитать, что он видит во сне?

Масуди. Разумеется, могу. Меня уже убивали в чужих снах. Он видит во сне человека по имени Аврам Бранкович. А так как в настоящий момент этот Бранкович умирает, человек, лежащий здесь, видит во сне его смерть.

Паша. Значит, он может, видя во сне умирающего Бранковича, пережить смерть и остаться живым?

Масуди. Да, но не может проснуться и рассказать нам об этом.

Паша. Но зато ты, наверное, можешь видеть, как он видит во сне смерть Бранковича?

Масуди. Могу, и я немедленно отчитаюсь перед тобой в том, как умирает человек и что он при этом чувствует. (Подходит к спящему Коэну и пристально смотрит на него.) Странно. Очень странно. Бранкович стоит не на земле.

Паша. А где же он?

Масуди. На каком-то высоком столбе.

Паша. И что он делает?

Масуди. Три турка целятся в него из луков. Ему обещано, что, если он не умрет после пятой стрелы, ему подарят жизнь. Они в него стреляют, а он считает. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять… Вот он упал со столба и перестал считать. Падая, он столкнулся с чем-то твердым, неподвижным и огромным. Но это не земля, это смерть. Но в той же самой смерти, между уколами стрел, он умирает еще одной, какой-то незрелой, детской смертью. Бранкович лежит за какой-то печкой, сложенной в виде небольшой разукрашенной церкви, и мочится. После того как из него выльется все его прошлое, он будет мертв. Смотри-ка, теперь он умирает еще и третьей смертью. Эта смерть Бранковича едва различима. Он как будто стоит сотни лет между двумя первыми и этой третьей смертью. А вот у него выпали сразу все волосы, как будто кто-то сбил шапку с уже мертвой головы… А сейчас сон твоего конюха пуст, как русло пересохшей реки.