Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств - Ширли Сойль

Кардиохирург вдвойне

Разговоры с родственниками после окончания очень сложных операций были мне неприятны. Что мне им говорить? Пациент ведь пока живет. А вот выживет ли он – покажут следующие несколько дней. Благодаря высоким технологиям в медицине после операции можно вытянуть практически любого больного в крайнем случае при помощи специального аппарата жизнеобеспечения, который называют аппаратом экстракорпоральной мембранной оксигенции (ЭКМО). Некоторым сердцам нужно время, и они отдыхают и приходят в себя в течение нескольких дней после операции. Однако многие пациенты умирают в реанимации. Каждого больного причисляют к определенной группе риска. Хирург, «производящий» слишком много необоснованных смертельных случаев, о чем открыто свидетельствует проводимая в стране политика гарантии качества, быстро выводится из операционной сферы. Статистика плотно дышит врачу в затылок, и это хорошо. Впрочем, боль в затылке можно получить и во время операции. Большинство людей понятия не имеет, насколько физически тяжела профессия хирурга. Человек стоит, слегка подавшись вперед, порой по 7–8 часов у операционного стола. Не отвлекаясь на еду, питье и не отлучаясь в туалет. Ты ведь не оставишь пациента со вскрытой грудной клеткой, подключенного к аппарату жизнеобеспечения, чтобы спуститься в столовую выпить смородинового смузи. Врач приучается забывать о своих потребностях и спустя какое-то время к этому привыкает. Все запасы жидкостей и консервов в операционной предназначаются исключительно пациенту.

Однако оно того стоит. Операция на сердце спасла миллионы людей. Они снова могут наслаждаться жизнью, чаще всего их самочувствие улучшается. Но несмотря на эти выдающиеся результаты кардиохирургия – очень трудная профессия, с издевательствами и запугиваниями в ближайшем окружении, унижениями, стрессом, громадной ответственностью, переработками, жалобами, подколками, неприятными начальниками, морем бюрократии, распоряжениями и приказами, пациентами и их семьями. На протяжении многих лет мне больше нравилось разговаривать с пациентами, нежели с их родственниками. И те, и другие хотят знать правду. Зачастую члены семьи еще надеются на «чудо», в то время как больные иногда интуитивно понимают, каковы их шансы. В итоге правду с благодарностью принимают и те, и другие.

Мне никогда не составляло труда спокойно и доходчиво уговорить пациента не делать операцию. Но с тех пор, как я снова обрел свое потерянное сердце, с тех пор, как я стал не просто кардиохирургом, а, так сказать, кардиохирургом вдвойне, в этих разговорах для меня очень многое изменилось, хотя их содержание осталось прежним. Я больше ничего не приукрашиваю:

– У вас нет никаких шансов. Вы пролежите долгое время в реанимации, и вам будет плохо. Вернетесь ли вы потом домой – большой вопрос. Вы не сможете обходиться без посторонней помощи. Будь вы моим отцом или бабушкой… Я бы не советовал вам идти на эту операцию. Я бы предложил провести время с близкими и уладить важные для вас дела.

Эти напряженные разговоры проходят довольно бурно. Своими словами я тоже затрагиваю сердца пациентов. Только для этого мне не нужно вскрывать грудную клетку и браться за инструменты. Я как человек должен открыться немного больше и по-другому, не как хирург во время операции. Мне повезло, что я знаком с несколькими кумирами и у меня есть образцы для подражания, которые поддерживали меня в стремлении говорить правду. Здесь играет роль множество факторов. Когда операция связана с большим риском для пациента, но он хочет использовать свои пусть даже самые незначительные шансы, его можно прооперировать. При условии, что перед этим мы с ним неоднократно побеседуем. Я также помню случаи, когда пациент в тяжелейшем состоянии, но готовый бороться и обладающий громадной мотивацией, переживал первые 30 дней. В кардиохирургии 30 дней – важный маркер. По нему мы определяем, что первая вершина покорена. Однако часто проходит год или даже больше, прежде чем пациент по-настоящему «осиливает» операцию физически и морально.

Мудрое сердце

Однажды пациент подарил мне книгу. Я часто получал от своих больных маленькие знаки внимания – цветы, бутылку вина или книги, которые чаще всего были как-то связаны с благодарностью и сердцем. Эту книгу я помню очень хорошо. Она называется «Путь с сердцем» и написана американским психологом и учителем мудрости Джеком Корнфилдом, который как никто другой способствовал популяризации буддизма на Западе. Обычно я такие книги не читал, но эту решил немного полистать. И не смог оторваться. Какие неординарные, завораживающие, интересные мысли! Все они вертелись вокруг сердца, которое здесь не кровоточило, не нуждалось в кислороде и которое не нужно было подключать к аппарату жизнеобеспечения – нет! Здесь сердце было мудрым. Оно было чем-то большим, чем просто насос. Оно было точкой, из которой брали свое начало любовь и сопереживание, сердечные качества, как это там называлось. А прежде сердце ассоциировалось у меня лишь с такими понятиями, как насосная функция и кровяное давление.

Эта книга что-то во мне пробудила. Мне захотелось узнать больше, и я записался на курсы медитации. Нас набралось около дюжины человек (женщин больше, чем мужчин), мы сидели на полу в светлом помещении. Пахло ароматическими палочками, мы пили чай. Как и у меня на работе, здесь много говорили о сердце, только совершенно неведомым мне образом. Я понятия не имел, к какой профессиональной области отнести данных специалистов.

Руководительница группы попросила нас открыть наши сердца.

Я подумал: «как, без анестезии?»

Мы должны были дышать сердцем.

Без трубки?

Нужно было почувствовать сердце.

Почувствовать? Сердце? То есть мое сердце? Я напрягся и заметил, что голоден. Что еще я должен был почувствовать?

Все остальные, кто сидел вокруг меня, испытывали целую гамму чувств, о чем я судил по выражению их лиц. Они выглядели так, будто им влили внутривенно по миллилитру диазепама. А я, в отличие от них, оставался трезвым. И голодным, как я понял по ощущениям в верхней части желудка. Но, помимо этого, я испытывал любопытство. Потому что хотя мы все говорили на одном языке, я не знал, что они имеют в виду. Это при том, что я кардиохирург. То есть если и был среди них специалист, то это