Доминион - Кристофер Джон Сэнсом

дурнушкой. Она ни разу не влюблялась, пока в 1942 году не встретилась с Дэвидом на танцах в теннисном клубе. Он вскружил ей голову, как выражаются в любовных романах. Год спустя она была уже замужем, а позже уехала с ним в двухлетнюю командировку в Новую Зеландию. А по возвращении обнаружила, что беременна Чарли. Иногда Сара скучала по работе, но любила своего малыша и уже планировала появление следующих.

Чарли рос сообразительным, живым мальчуганом, быстро научился ходить и все схватывал на лету. От Сары он унаследовал светлые волосы и черты лица, но по временам делался серьезным и торжественным – такое она подмечала иногда у мужа. Впрочем, с сыном Дэвид вел себя игриво, как-то по-детски, отчего у Сары сжималось сердце. Он старался приходить с работы пораньше; Сара с Дэвидом, держась за руки, сидели и смотрели, как Чарли играет перед ними на полу.

Лестница в доме была крутой, и они установили на верхней площадке детские ворота, хотя непоседливый малыш, чувствуя ограничение свободы, возмущенно ревел. Как-то раз, когда ему почти исполнилось три, Сара пошла наверх, в спальню, – накраситься перед походом за покупками. Она взяла с собой Чарли и закрыла воротца на щеколду. На улице шел снег – деревья в маленьком садике и кустарник на аллейке были все в белом, – и Чарли страсть как хотелось выбраться наружу. Он вышел из спальни в холл и крикнул:

– Мамочка, я хочу увидеть снег!

– Минутку. Потерпи, золотце!

Послышались несколько негромких ударов, тоненький вопль и звук падения; затем наступила тишина, такая внезапная и абсолютная, что Сара услышала, как кровь шумит у нее в ушах. Секунду она сидела, окаменев, потом заорала: «Чарли!» – и выскочила в холл. Воротца на площадке были заперты, но когда она посмотрела вниз, то увидела, как Чарли лежит у подножия лестницы, разбросав руки и ноги. Буквально пару дней назад они с Дэвидом говорили о том, что сынишка подрос и нужно следить, чтобы он не перелез через преграду.

Сара ринулась вниз, все еще храня надежду, вопреки рассудку, но, еще не добежав до конца лестницы, по неподвижности глаз и неестественному наклону головы поняла, что сын мертв, у него сломана шея. Подхватив маленькое тельце, она прижала его к себе. Оно было еще теплым, и Сара обнимала его в безумной убежденности, что, если ей удастся согревать малыша своим теплом, не дать ему остыть, мальчик может вернуться к жизни. Позднее – она все-таки позвонила по телефону экстренной помощи, а Дэвида отпустили с работы домой – она объяснила, почему держала сына так долго, и Дэвид все понял.

Сара встряхнулась, сняла пальто и включила центральное отопление. Потом разожгла камин, пошла в кухню, щелкнула выключателем радио, и тишину нарушила веселая танцевальная музыка «Легкой программы». Она принялась готовить ужин. Несмотря на сказанное в беседе с Айрин, Сара понимала, что не способна справиться с этим, пока не в состоянии пойти на ссору с Дэвидом.

Глава 4

В то воскресенье Дэвид тоже ездил в Лондон – во второй половине дня. Он взял из запертого ящика ключ и камеру и положил их в карман пиджака рядом с удостоверением личности. Двухлетняя шпионская работа закалила и укрепила его, хотя, запутавшись в паутине лжи, он чувствовал, что какая-то часть его пребывает в полном смятении.

Других пассажиров было мало: рабочие вечерней смены и те, кто отправился навестить знакомых. Под пальто Дэвид надел спортивную куртку и фланелевые брюки – по выходным на работу разрешалось приходить в неформальном виде.

Напротив него женщина читала «Таймс». Бивербрук дополнил этой газетой свою медиаимперию накануне того, как стал премьером, – теперь он владел почти половиной газет страны, а лорд Ротермир, которому принадлежала «Дейли мейл», поглотил большую часть второй половины. «Что теперь ждет Америку?» – спрашивал заголовок, под которым помещалась фотография только что избранного Эдлая Стивенсона, с серьезным и умным лицом. «Двенадцать лет, при президентах-республиканцах, Америка занималась только собой. Поддастся ли Стивенсон, подобно Рузвельту, соблазну неумелого вмешательства в дела Европы?» Нервничают, с удовлетворением подумал Дэвид. Все у них пошло наперекосяк. В следующей статье муссировался вопрос о том, что назначенная на следующий год коронация Елизаветы может быть совмещена с празднованием двадцатилетия прихода герра Гитлера к власти в Германии: там замышлялись грандиозные торжества, превосходившие по размаху даже итальянские празднества в честь тридцати лет правления Муссолини.

Дэвид вышел в Вестминстере и свернул на Уайтхолл. День выдался студеный, неприятный. Редкие прохожие кутались в свои драповые пальто. По наблюдению Дэвида, люди за минувшие десять лет стали одеваться хуже и выглядели более одинокими. На доске объявлений висела сохранившаяся с прошлогоднего Имперского фестиваля в Гринвиче афиша, грязная от сажи: молодая пара на фоне гор помогает малышу кормить теленка. «Новая, обеспеченная жизнь в Африке».

Здание Министерства доминионов располагалось на углу Даунинг-стрит. У дома номер десять стоял на посту полицейский. Куча венков у расположенного поблизости Кенотафа приобрела унылый и неряшливый вид. Он поднялся на крыльцо. Фриз над дверью изображал империю во всем ее разнообразии: африканцы с копьями, индийцы в тюрбанах, полный комплект викторианских государственных мужей – все черные от лондонской копоти. Обширный вестибюль был пуст. Сайкс, вахтер, кивнул Дэвиду. Несмотря на возраст, он обладал острым глазом.

– День добрый, мистер Фицджеральд. Снова рабочее воскресенье, сэр?

– Да. Увы, долг зовет. Кто-нибудь еще есть?

– Постоянный секретарь, на верхнем этаже. Больше никого. Люди выходят иногда поработать в субботу, но в воскресенье – очень редко. – Он улыбнулся Дэвиду. – Я помню то время, сэр, когда начинал здесь. Помощники министра зачастую не появлялись раньше одиннадцати. В выходные тут вообще не было никого, кроме дежурных.

Вахтер покачал головой.

– Имперские заботы, – сказал Дэвид, улыбнувшись в ответ, и расписался в журнале.

Сайкс повернулся к доске с пронумерованными ключами и отдал Дэвиду ключ от его кабинета, с металлической биркой. Дэвид направился к лифту – древнему, иногда застревавшему с людьми между этажами. Порой Дэвид думал, что когда-нибудь столетний трос лопнет и отправит в небытие всех, кто окажется в кабине. Поскрипывая, лифт медленно доставил его на третий этаж. Открыв массивную дверцу, Дэвид вышел. Перед ним располагалась канцелярия, где в рабочие дни служащие безостановочно сновали за длинной стойкой, доставая или убирая папки; из-за двери машинописного бюро доносился стук клавиш. У дальнего конца стойки, напротив двери с матовым стеклом и табличкой «Только для имеющих допуск», стоял пустой стол Кэрол. Дэвид с секунду смотрел на него, потом повернулся и двинулся по длинному