Грехи детства - Болеслав Прус

Лёня тоже стала рвать ягоды, да и у меня снова явилась охота полакомиться.

Заметив, что я удаляюсь, Лёня крикнула мне вслед:

- Казик! Ты знаешь, о чем я думаю!.. - и погрозила мне пальцем.

В эту минуту - не знаю уже, в который раз! - я дал себе клятву ни при ком даже звука не проронить ни о моем обмороке, ни об этой мухе. Но не успел я отойти на несколько шагов, как услышал голос Лёни:

- Если бы ты знала, Зося, что тут творилось!.. Нет, нет, я не могу тебе сказать ни одного словечка. Хотя если ты мне обещаешь не выдать секрет...

Я убежал подальше в чащу, так мне было стыдно. Правда, Зося...

Эту злосчастную ежевику мы собирали еще добрый час. Когда мы возвращались домой, я заметил, что положение резко изменилось. Зося смотрела на меня с ужасом и любопытством, Лёня совсем не смотрела, а я был в таком смятении, словно совершил убийство.

Прощаясь с нами, Лёня крепко поцеловала Зосю, а мне - кивнула головой. Я снял перед ней фуражку, чувствуя себя величайшим негодяем.

После ухода Лёни Зося взяла меня в оборот.

- Хорошие же вещи я узнала, - сказала она важно.

- А что я сделал? - спросил я, порядком струхнув.

- Как это - что? Прежде всего, ты упал в обморок (ах, господи, и меня при этом не было!..), ну, а потом - эта оса или муха... Ужасно... Бедная Лёня! Я бы умерла со стыда.

- Но чем же я виноват? - осмелился я спросить.

- Дорогой Казик, передо мной тебе незачем оправдываться, раз я тебя ни в чем не упрекаю. Но все-таки...

"Но все-таки..." - вот уж ответ!.. Из этого "но все-таки" следовало, что во всем виноват я один. Муха - это ничего. Лёня, которая орала благим матом, - тоже ничего, плох только я, оттого что прибежал на помощь.

Все это верно, но почему я упал в обморок?..

Я был безутешен. На другой день я вовсе не ходил в парк, лишь бы не показываться Лёне, а на третий - она велела мне прийти. Когда же я пришел, она издали кивнула мне головой, но разговаривала только с Зосей, время от времени окидывая меня презрительным и грустным взглядом, словно преступника.

Минутами мне казалось, что все же тут есть какая-то несправедливость по отношению ко мне. Но я тотчас подавлял подобные сомнения, внушая себе, что я действительно совершил нечто ужасное. В ту пору я еще не знал, что этот метод является характерной чертой женской логики.

Между тем девочки, о чем-то перешептываясь, степенно прохаживались по саду и не думали прыгать через веревочку. Вдруг Лёня остановилась и сказала жалобным голоском:

- Знаешь, Зося, мне до того захотелось черники... Я даже слышу ее запах...

- Так я сейчас принесу, - поспешно предложил я свои услуги. - Я знаю в лесу одно местечко, где ее очень много.

- Стоит ли тебе утруждать себя? - проговорила Лёня, бросая на меня томный взгляд.

- Что тут такого? - вмешалась Зося. - Пускай идет, если хочет.

Я поспешил уйти, тем более что мне уже становилось душно в саду из-за этого кривляния. Обогнув кухню, я услышал, как барышни смеются, а заглянув ненароком через забор, заметил, что они как ни в чем не бывало прыгают через веревку. Очевидно, только при мне они напускали на себя такую важность.

В кухне стоял адский шум. Мать Валека плакала и кляла всех и всё, а старая Салюся бранила ее за то, что Валек разбил тарелку.

- Дала я ему, - причитала судомойка, - прохвосту этакому, тарелку, чтоб он ее вылизал, а он, подлец, бух ее на пол да еще удрал. Ох, если я сегодня его не убью, так, верно, у меня руки-ноги отсохнут... - А потом крикнула. Валек!.. Живо поди сюда, паршивец! Сейчас же иди, не то я всю шкуру тебе исполосую!

Мне стало жаль мальчика, и я хотел было вмешаться. Однако рассудил, что могу это сделать, вернувшись из лесу, так как до ночи Валек, наверное, не покажется на кухне, - и я пошел своей дорогой.

До леса от усадьбы было примерно полчаса ходьбы, а может, и больше. Росли у нас в лесу дуб, сосна и орешник, а земляники и черники было такое множество, что, сколько ни собирай, на всех хватало. На опушке ягод было поменьше: их здесь пообщипали пастухи, зато в глубине леса они сплошь покрывали целые поляны величиной с наш двор.

Разыскав эти места, я набрал полную фуражку да еще насыпал в платок, но сам почти не ел, так как торопился к Лёне. И все же лишь через час, если не больше, я, нагруженный добычей, отправился в обратный путь. Пошел я не прямо, а немножко в обход, потому что мне хотелось прогуляться по лесу.

Когда входишь в чащу, деревья явственно расступаются, словно дают тебе дорогу. Но попробуй-ка, углубившись в лес, оглянуться назад! Они протягивают друг другу ветви, точно руки, стволы сдвигаются, а потом даже сталкиваются и внезапно за тобой вырастает разноцветная, плотная, непроницаемая стена...

Тогда ничего не стоит заблудиться. Куда ни двинешься, всюду все одинаково, всюду деревья разбегаются перед тобой и смыкаются за тобой. Бросаешься бежать - они тоже бегут тебе вслед, отрезая дорогу назад. Остановишься - и они станут, устало обмахиваясь ветвями, как веером. Оглядываешься направо-налево, пытаясь найти дорогу, и вдруг замечаешь, что многие деревья прячутся за другими, как бы желая тебя уверить, что их тут меньше, чем ты думаешь.

О, лес - это опасное место! Тут каждая птица выслеживает, куда ты идешь, каждая былинка старается опутать тебе ноги, а если не может, так хоть шелестом доносит другим о твоем появлении. Видно, сильно тоскует лес по человеку, если, увидев его, пускается на любые уловки, чтобы оставить у себя навсегда.

Солнце уже клонилось к западу, когда я выбрался из лесу. Навстречу мне попался Валек. Он быстро шел, опираясь на длинную палку.

- Куда ты идешь? - спросил я мальчика.

Валек не побежал от меня. Он остановился и, показывая желтой ручонкой на лес, тихо ответил:

- Вон туда!..

- Скоро ночь, возвращайся домой.

- Да мама сулила меня до смерти избить.

- Идем со мной, тогда она тебя не побьет.

- Ох, побьет!..

- Ну пойдем. Вот увидишь, ничего она тебе не сделает, - сказал я, подвигаясь к нему.

Мальчик шарахнулся, но не убежал; казалось, он колебался.

- Ну идем же!..

- Да боюсь я...

Снова я подвинулся к нему, и снова он шарахнулся. Наконец эти колебания и шарахания маленького оборванца вывели меня из себя. Там Лёня дожидается ягод, а он тут торгуется со мной, не желая возвращаться...

Нет у меня на это времени.

Я быстро зашагал к усадьбе. Примерно на половине дороги я обернулся и увидел Валека на пригорке у опушки леса. Он стоял со своей палкой в руке и смотрел на меня. Ветер развевал серую рубашонку, а дырявая шляпа в лучах заходящего солнца сверкала на голове его, как огненный венец.

У меня сжалось сердце. Я вспомнил, как батраки подбивали его взять палку и идти куда глаза глядят. Неужели?.. Ну нет! Не настолько же он глуп. Да и некогда мне возвращаться к нему, еще ягоды помнутся, а там Лёня ждет...

Я опрометью помчался домой, чтобы пересыпать ягоды в корзинку. На пороге меня встретила Зося горькими слезами.

- Что случилось?

- Беда, - прошептала сестра. - Все открылось. Графиня уволила отца...

Ягоды посыпались у меня из фуражки и платка. Я схватил сестру за руку.

- Что ты говоришь, Зося?.. Что с тобой?..

- Да, да. Отец остался без места. Лёня по секрету рассказала об этой осе гувернантке, а гувернантка графине... Когда отец пришел, графиня велела ему сейчас же отвезти тебя в Седлец. Но отец сказал, что раз так, то мы уедем всей семьей.

Зося разрыдалась.

В эту минуту я увидел во дворе отца. Я бросился к нему и, задыхаясь, повалился ему в ноги.

- Отец, дорогой, что я наделал... - лепетал я, обнимая его колени.

Отец поднял меня, покачал головой и строго сказал:

- Глуп ты еще; ну, иди домой.

А потом прибавил словно про себя:

- Тут кое-кто другой орудует, он-то и гонит нас отсюда. Почуял, что старый уполномоченный не дал бы ему проиграть имение сиротки. И не ошибся!

Я догадался, что речь идет о женихе помещицы. Мне стало полегче на душе. Поцеловав шершавую руку отца, я заговорил немного смелее:

- Понимаете, отец, мы ходили за ежевикой... И Лёню ужалила оса.

- Сам ты глуп, как оса. Не братайся с барчуками, вот и не будешь охотиться на ос да штаны портить в пруду. Теперь ступай и не смей вылезать из дому, пока все не уедут отсюда.

- Они уезжают? - едва прошептал я.

- На днях уезжают в Варшаву, а когда вернутся, нас уже здесь не будет.

Тоскливо тянулся этот вечер. К ужину были прекрасные клецки с молоком, но никто их не ел. Зося утирала покрасневшие глаза, а я составлял всевозможные планы - один отчаяннее другого.

Перед сном я тихонько зашел в комнатку к сестре.

- Зося, - заявил я решительным тоном, - я... я должен жениться на Лёне!..

Сестра посмотрела на меня в ужасе.

- Когда? - только спросила она.

- Все равно.

- Но сейчас ксендз не станет вас венчать, а потом - она будет в Варшаве, а ты в Седлеце... И, наконец, - что скажут отец и графиня?..

- Ну, я вижу, ты не хочешь мне помочь, - ответил я сестре и, не поцеловав ее на прощание, ушел к себе.