Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

– Ты, – ткнул я пальцем в Миколу Пояска, – немедля беги на мое подворье, поднимай там мою ключницу и скажи, что Федор Борисович... – Я замешкался, не желая произносить вслух это гадкое слово, но все-таки выдавил из себя: – Вроде бы отравлен. Чем – не ведаю, так что пусть тащит все. Если спросит – как он, скажи, что плох и в беспамятстве, глаз не открывает вовсе. Вместе с нею сюда.

Поясок кивнул и улетучился.

– Теперь ты, Ждан, – повернулся я ко второму. – Вначале беги к старшому. У нас ныне из десятников Горчай?

– Он, – утвердительно кивнул ратник.

– Скажи, чтоб усилил посты и пусть поднимает запасную смену. После этого сразу буди холопов и вели топить печь и греть воду, много воды. Сам же с полным ведром холодной в опочивальню к Федору Борисовичу. Бегом!

– А тута кого? – растерялся Ждан. – Вдруг ворог...

– Поздно, был уже ворог, – мрачно ответил я.

– Мы никого не...

– Зато я пропустил, – не дал я ему договорить и поторопил: – Давай быстрее! – А сам вернулся к Годунову и растерянно уставился на своего ученика, который если еще и не умирал, то был весьма близок к этому.

И что мне теперь делать?!

Не помню, чтобы травница инструктировала меня насчет борьбы с ядами. Хотя погоди-ка. Точно, рвотный корень. А еще какой-то ластовень – он тоже из этой серии. И, кажется, любисток...

Но оживление мгновенно пропало, едва я вспомнил, что со всеми ними надо как следует повозиться. Я чуть не взвыл от злости – не было у меня времени, чтоб заваривать, настаивать, остужать, процеживать и...

Получалось – вода. Единственное из доступных мне сейчас средств, которое может хоть как-то помочь. Вода с солью или... молоко с яичными белками – вовремя вспомнилось, как меня именно таким образом как-то отпаивала мама.

Распорядившись насчет последнего и отправив Ждана, прибывшего с водой, за молоком и яйцами, я повернулся к Федору и критически уставился на него. Ну и как он будет пить, если и дышит-то через раз?

Значит, вначале...

Растормошить престолоблюстителя никак не получалось, поэтому уже через минуту я перешел на радикальные средства, принявшись нещадно хлестать его по щекам.

Наотмашь.

От души.

– Больно, – всхлипнул мой ученик после седьмой или восьмой по счету пощечины.

Я ухватил его за грудки, одним рывком поднял, усадил в постели и заорал прямо в лицо:

– Глаза открой, а то еще больнее будет! Слышишь, глаза!..

Голова Годунова бессильно откинулась назад, как у тряпичной куклы, и пришлось влепить еще пару оплеух, удерживая его за грудки.

– Больно, – вновь пожаловался он, открыв мутные глаза. – Жжет тут вот, в грудях. – И ткнул себя куда-то в район солнечного сплетения.

Очень интересно. Информация полезная, но только для Марьи Петровны, а мне остаются лишь иные меры – на большее я не способен.

Воду с солью я чуть ли не впихивал в него, потому что после первой кружки вторую царевич пить не захотел. Однако удалось кое-как впихнуть, а вот третью ни в какую – отказался наотрез.

К тому времени подоспел Ждан с молоком и яйцами. Здесь поначалу пошло легче – после соляного раствора выдул одну, запивая горечь во рту, но со второй вновь проблемы.

– Здесь, – тыкал я пальцем в молоко, – твоя жизнь. А тут, – я въехал ему кулаком в живот, – сидит твоя смерть. Чтоб одолеть смерть, надо выпить много жизни.

Еле запихал.

– Уж больно много у тебя живой воды, – еле слышно пожаловался он, и сухие губы юноши дрогнули, силясь растянуться в улыбке.

Это хорошо. Когда человек шутит – не все потеряно. Значит, должен протянуть до прихода Петровны.

Кое-как влил в него еще половинку, но тут наконец-то пошел результат моих усилий – еле успел отскочить и склонить его голову к предусмотрительно подставленному к его изголовью пустому ведру.

А тут подоспела и ненаглядная травница, свет очей моих и последняя, она же негасимая надежда.

– Петровна, только на тебя уповаю, – проникновенно сказал я, едва увидел ее в дверном проеме.

Она сразу принялась вытаскивать из огромного мешка пучки трав. Вслед за ними на свет божий появились многочисленные горшочки. Попутно она выспрашивала у Федора о симптомах недомогания.

Отвечал за него я – Годунова то и дело рвало, после чего он обессиленно откидывался на подушки и впадал в забытье, но ей хватило, чтобы поставить диагноз, ибо, выслушав меня и осмотрев больного, Петровна твердо заявила:

– Яд.

– Ты уверена? – уточнил я, продолжая надеяться, что дело лишь во внезапном недомогании.

Травница сурово посмотрела на меня и безжалостно раздавила остатки моей надежды, уточнив:

– И схож с тем, кой его батюшке подсунули. – После чего сразу принялась отделять часть привезенного, закидывая обратно в свой мешок, и начала возиться с остальным, приговаривая: – Ох и люто тебя ктой-то возлюбил, Федор Борисыч. Столь люто, что и не ведаю, яко тебе подсобити. Ишь что учинили, стервецы! Они ить все вместях ему сунули – и белену, и болиголов, и дурман. Да и наперстянку не забыли. – И перечислила еще не меньше десятка наименований.

– Это как же они ухитрились в него все разом вогнать, да так, чтоб он не почуял? – усомнился я.

– Ежели загодя потрудиться, да поначалу все выварить и выпарить, то можно, – заверила моя травница и похвалила: – А ты молодцом, княже. Эвон яко управился, – кивнула она на ведро. – Ежели б ты сразу не учал с него смертное зелье изгонять, а меня дожидался, все – тогда и мне бы нипочем не управиться, ибо тут кажный часец[10] дорог, а так опробую кой-что, авось и удастся не пустить его на тот свет.

Но тут меня вызвали вниз. Оказывается, прискакал гонец из царских палат. Дескать, государь сей же час немедля требует своего престолоблюстителя во дворец.

Я выбежал на крыльцо, где посыльный царя отчаянно переругивался с двумя моими ратниками, решительно закрывавшими ему дорогу на лестницу.

– Я-ста от самого Дмитрия Иоанновича! – вопил гонец.

– А княж Мак-Альпин не велел никого из чужих пущати, – упрямо гудел в ответ здоровый, кряжистый Одинец.

Несмотря на всю тревожность ситуации, я поневоле восхитился этим упрямством и точным исполнением полученной от меня команды. Я ж и впрямь забыл, точнее, просто в голову не пришло оговорить такой случай.

Еле-еле успел вмешаться, поскольку гонец потерял терпение и, чуя поддержку десятка ратников, прибывших вместе с ним и сейчас угрюмо стоящих за его спиной, уже потянул саблю из ножен.

Правда, меня он тоже не пожелал слушать, равно как и мои пояснения насчет болезни Федора. Мол, велено ему вернуться в палаты только вместе с царевичем, и точка.

– Да при смерти он! – потеряв терпение, заорал я. – Куда ему сейчас во дворец-то?!

Посыльный опешил, но получил поддержку от сопровождающих.

– А хошь бы и при смерти, – со злым задором упрямо заявили за его спиной. – Ежели прибыл позовник от государя, стало быть, должон немедля явиться согласно повелению, а уж там поглядим.

А это еще кто у нас такой речистый? Судя по уверенности и по тому, что он стоит за гонцом, получается, что старший над десятком. И сдается мне, что я его уже где-то...

И в памяти всплыло недавнее: подворье Голицыных, мы с Басмановым за столом, и этот крепыш, что-то ставивший на стол и с плохо скрываемой ненавистью поглядывавший на меня. Помнится, я успел отметить, что у них с Дмитрием схожее строение тела – голова туго всажена прямо в широкие плечи.

Смутно знакомым он показался мне еще тогда, на подворье, но припомнить его я не сумел, да и сейчас не получалось.

Впрочем, это и неважно. Достаточно одного ненавидящего взгляда, устремленного на меня, чтобы понять – настрой у мужика решительный.

– И утаить не моги, – добавил гонец. – Мне доподлинно известно, что он тута скрывается. Матушка его обсказала.

Та-ак, значит, они вначале рванули к Запасному дворцу, а уж потом сюда...

А за воротами уже отчаянно вопили: