Прабкино учение - Юрий Миролюбов

Со Спаса-Преображенья лето быстро идет к концу, и уже после Успенья чувствуется, что подходит осень. У нас в этому времени выбраживали медовый сидр, а из пульпы, добавив сахару и воды, жали «кальвадос». Собственного винограда у нас было мало, но мы покупали молодое вино, и сначала держали его в бочках, а после разливали по бутылкам, а также делали шипучий сидр (яблочное шампанское). К этому времени из ягод оставался только терен (к октябрю) и шиповник (к ноябрю). Из них тоже готовили наливки, морсы, варенье, повидла, и гнали «фруктовую водку».

Близость города делала ненужными некоторые приготовления. Всегда можно было купить недостающее.

День Спаса-Преображения был вехой — концом лета, началом осени, концом молотьбы, первыми хлебами из новой пшеницы. Подходил сентябрь, капустная пора. Снимали на огородах и на бакшах капусту, рыли картошку и бураки. Дома уже секли капусту, солили, наполняли кадушки. Прекрасный, крепкий запах свежепросоленой капусты стоял в воздухе! Дети объедались кочанами,[56] остававшимися на столах. Ели их и взрослые. У нас их закладывали в капусту, где они лежали, и после шли в борщ. Наружный лист шел коням, коровам, свиньям и птице. Особенно любили его гуси, утки, куры. Иногда отец приказывал мелко рубить остаточный капустный лист и бросать его тут же птице. Гуси от капусты пьянели. Пьянели и утки. В среду, пятницу подавали к столу салат из сырой капусты с луком, маслом, уксусом. Мы этот салат очень любили. Но вот кончено «шинкованье», бураки засолены, кончался и земледельческий год. На дворе было прохладно. Солнце уже не грело.

Наша Праба Варвара поднималась до света, зажигала в летней кухне печь от огонька в зале, приговаривая: «Огнище, божище, взыграй! Слава тебе и домашним нашим Щурам и Пращурам! Гори, огныку,[57] гори ясно, чтоб в печи не гасло!» От первого огня она брала второй, зажигая свечу, и зажигала другие печи. «Огнык» у нее был живым, существом. Меня, мальчишку трех лет, она уже убедила «огныка поважать» и ни в коем случае в огонь не плевать, грязных вещей в него не кидать. За все это, «огнык-божок» может рассердиться и послать экзему на лицо, которая так и называлась «огныком». «Нельзя мочиться в огонь, бросать туда человеческие экскременты, плевать и так далее, а если бросают в виде топлива сухой навоз, то он от животного, а не человека. Навоз животных не грязен. Грязны человеческие отбросы». На вопрос, почему же такая разница, Прабка отвечала: «Животное делает это — не зная, а человек прекрасно знает! Человек должен держать чисто воду, огонь, воздух и землю! На то он — человек».

Рано, когда Прабка Варвара пошла в летнюю кухню, зажигать печь, я встал и кинулся за ней. Вот что она делала: она стала выгребать золу из печи. В последней здесь и там сверкали искры. Прабка выгребла споднюю золу, которая еще хранила раскаленные точечки, положила сверху «богородской травы» («ладина трава»), соломы и подула, приговаривая: «Огныку, Огныку, малый божику! Горы ясно, щоб в печи не гасло!.. И та тобою все бо очиститься, и та тобою все благословиться! Тай нехай нашому Роду будет добре! Та нехай в небе ягня сядыть, тай в кошари, в яри, тай хай Сокол-Огнычей до нас лытав, тай ты, Огныку-божику, горы, як ягня, абы Пращуры бачили! Свят, свят, свят есе! Будь благословен!»[58] Когда солома загоралась, она ее подталкивала глубже в печку, добавляла еще соломы, потом хворосту, и выбирала оставшуюся вчерашнюю золу, сметала ее в большое ведро и несла во двор, на кучу,[59] или же на «смеття[60]». Оттуда ее переносили позже на огород, где и разбрасывали. Я на всю жизнь сохранил понимание огня как некоего живого начала, и все потому, что Прабка сказала: «Подывысь, як в Огныку золоти коныкы скачуть!»[61] Я их видел, этих «золотых коников!» Даже после, в Духовном Училище, заглядывал я в печки, в спальнях, чтобы смотреть «коныков».

Праба говорила, что «сама видела домовых». Она их называла «Главный Домовой-Батюшка», «Горешный», «Овинник», «Погребной», «Соломенник», «Огородник», «Курник-птичий», «Коровник», «Конюшенный», и другие, «Вяшки» и «Вяшата». «Вяшки» — совсем маленькие домовики, ростом с мизинец, а «Вяшата» — не больше пчелы. Все эти «домовики» кишат кругом, но находятся в строгом подчинении у «Батьки-Домового». Он их награждает и наказывает. Вся жизнь хозяев, у которых живет «Батька-домовой», зависит от его доброй охраны и помощи. Оскорблять Домового нельзя, иначе — «со двора уйдет!» Поэтому, по обычаю древних Пращуров, Праба Варвара ставила Домовому-Батьке «страву» — вареники, творог, сметану, крутые яйца и жбаник домашнего пива. Ставили и «страву» на «Коляду» (ночь 21 и 22 декабря) и на «Ивана Купалу» (21–22 июля). Таким образом видно, что Домовой и «домовики» — Солнечные божества, состоящие при домашнем очаге Огнебога (Агни — «Ягня»[62]).

Если «Батько-Домовой» ушел из дому, разгневавшись за что-либо, то он все же очень добр, издали наблюдает за родным очагом. Люди должны добыть козла из чьей-либо конюшни, где «Домовой шалил», и, обрядив его цветами и лентами, с песнями и музыкой, привести его в опустевший двор, где раньше распоряжался обиженный «Батько». Поставив на ночь в конюшню козла, хозяева ставят «страву» Домовому-Батьке. Если на утро видно, что «страву» трогали, то козла возвращали его хозяевам: «Домовой-Батько вернулся». И в доме снова начиналась прежняя добрая жизнь. Бывало, однако, что хозяин становился злым. Тогда Батько-Домовой уходил навсегда и никакими процессиями с козлом и «стравой в предбаннике» его уже нельзя вернуть. Тогда мерли дети, животные, и сам хозяин, махнув рукой на все, уходил куда-либо от разоренного очага.

О Батьке-Домовом Праба Варвара говорила, что он добр и любит пошалить, спрятать какую-нибудь нужную вещь, нож или ножницы — ты ищешь, а он в углу посмеивается; когда видит, что ты уже отчаялся, тогда он тебя «наводит» на нее, а то и подбрасывает, иногда даже с шумом. Возможно, что процессии с козлом — «фракийского племени», Бессова,[63] и исходят из разработанного до мелочей «культа Домового», подкрепленного еще «вакхическим содержанием» («праздник молодого вина» в Грузии, и на Кавказе вообще). К сожалению, это тема, идущая вбок от основной нашей темы, и мы ее оставляем.

Но как бы то ни было, это — части культа «Агни-Ягня». Солнце — Ягненок в голубых степях Варуны-Яворуны. Он безмятежно пасется, будучи Сурой, или Сурией, но он — жертва за людей. «Огник-Ягня-Сура» — домашний очаг. Мы не делаем никаких ссылок, потому что все эти объяснения слышали от Прабы Варвары, которая — одна — стоила целого факультета истории и фольклора. Тем не менее, Афанасьев, Велетин, И. Тёрёх и другие дают совершенно совпадающие описания. Все это нас заставляет думать, что культ «домашнего очага» является одним из древнейших. Мы это утверждаем, исходя из чувства большой ответственности за каждое наше слово. Что в этом культе участвует рыба, и что она же участвует в песнях «Кобзаря Олексы» и в «сказках Захарихи», она имеет, вероятно, даже «тотемическое» значение. Что карпы названы в этих случаях «Коропами» (рыба «карп»), указывает на какой-то утерянный религиозный мотив. Во всяком случае, в том же нашем углу верований существуют такие понятия как «Солнечный Сокол» или же «Сурьятница» (жар-птица), «Матырьева Слава[64]» «Дощек Изенбека», «Жар-цвет» и «Белояр-Цвет» (зимнее и летнее солнцестояния). «Меч-Кладенец», «Золотая рыба» или «Короп Сочельника» (Хорпы и Хоропы Карпат), «Ковер-самолет» (общеарийское предание!), «скатерть-самобранка», «Сивка-Бурка — Вещая-Каурка», «Остров Буян» (Среди океана! Ясное указание на «землю Айраз-Озар»), «рыбный Януш», «серый волк» (тотем!), «Живая и Мертвая Вода», и т. д., и эти понятия суть части цельного мировоззрения, обветшавшего и развалившегося на куски. Отбросить их и сказать: «Это — не важно!» — мы не имеем права. Наоборот, это очень важно! Это суть «фрагменты» разбитой древней посуды, которые собирает археолог, склеивает и показывает, какой она была до своего разрушения. Так, имеются амфоры определенного вида, указывающие довольно точно на эпоху и на этнию (например, греческие амфоры с черными рисунками). То же касается и отдельных, фольклорических «палеообразов».

Попалась в мои руки какая-то книжка с яркими рисунками. Домовой там представлен с козлиной бородкой, точь-в-точь как Праба Варвара говорила. Я побежал к ней и показал. Она долго смотрела и решила: «Не иначе, как книгочей сам видел! Вишь ты, как ловко сделал!» А потом торжественно сказала: «Ну, а есть, которые говорят, что “Батьки-Домового нет”!.. А он — як вылитый, отакой и есть!»