Поводырь (СИ) - Андрей Дай

А вот с Гинтаром почтарь поругался. Орали друг на друга так, что аж лошади во дворе от страха приседали. Не учел Дорофейка немецко-прибалтийскую скрупулезность. Старик парнишке полный смотр всего полка с предъявлением подворотничков устроил по каждому пункту счета к оплате. Думал, сейчас смотритель скуксится и расплачется. Нефига. Рычал на седого совершенно по взрослому. Тот даже револьвер у меня просил — пристрелить наглого начинающего вымогателя. Повеселили казачков, да и мне настроение подняли. Я со сна всегда… смурной. Говорил уже?

Наконец, двинулись. Десяток казаков с пиками впереди, десяток сзади. В середине чемодан на лыжах со мной внутри. Эх, видели бы меня друзья! Прямо царский кортеж! Гера хихикает из чулана. Намекает, гад, что эдак по-царски мы до Томска два месяца пилякать будем, вместо двух недель. Ни на одной станции не найдется двадцати трех сменных лошадей. Да и не захотят казачки родную скотинку на казенную менять. Как выяснилось у Сибирскаго Казачьяго Войска только оружие от государства, да фураж. Остальное, включая транспорт, форменную одежду и пища — их забота. В походе еще ладно. Из бюджета на каждого разъездного кавалериста по три рубля дополнительно к жалованию выделяется. А как начальство в казармах засаживает — все, трындец. Конец всему и голодуха. А ведь еще нужно что-то семьям отправлять. Кормилец на службе, а детки малые, семеро по лавкам, и все, что характерно, жрать хочут. Думаете гастарбайтеры — изобретение 20-го века? А казаки — они кто? Служба вахтовым методом…

Лучших-то в лейб-гвардии Казачий полк забирают. Не заметил особой туда тяги у служивых — кому охота на четверть века от родных станиц уезжать. Да и не было у них шанса. Одним из самых обсуждаемых слухов в отряде — была возможность роспуска их двенадцатого полка. Год назад в Омске казачий круг был. Это вроде съезда партии. Вернувшийся оттуда полковой старшина, майор Викентий Станиславович Суходольский, эту весть и привез. Мол, Одиннадцатому Тобольскому, да Двенадцатому Томскому городовым полкам наказной атаман места в новом обустройстве войска найти не может. В Петербург о том пока писано не было, но волноваться казачки уже начали.

Рассказал им о готовящемся походе на юг. Старший брат, Мориц, поделился планами — чай не великая тайна. Говорил, что и казаки пойдут туркмена воевать, а значит, и потери будут. Пока Бухару с Кокандом к ногтю не прижмут, никто их полки трогать не посмеет. Мало ли что. А вот потом… О «потом» тоже есть идеи, но о том буду с полковым старшиной разговоры разговаривать. Приободрил, как мог, охрану моего ненаглядного тела.

Кстати, действительно — ненаглядного. В Усть-Тарке не нашлось ни единого зеркала. Совсем маленькое, с пол ладони было в бездонном саквояже Гинтара, но кроме одного глаза или подбородка в него ничего видно не было. Утруждать себя бритьем тоже не было необходимости — старик, недрогнувшей рукой, острейшей бритвой за пару минут ликвидировал лишнюю растительность на моем лице.

Не богата на зеркала оказалась и станция в Камышево. В Вознесенском даже церковь была побольше, но отразиться и, наконец, оценить весь масштаб доставшегося мне тела не в чем было и там. В Голопупово, откуда-то со стороны казахских степей, занырнула телеграфная линия. И пошла, гордым олицетворением прогресса, от столба к столбу, километрами провода, прямо по главной улице большого села. У почтовой станции появилась пристройка для телеграфистов, но и у них не было зеркала. Связь, понимаешь, была. Хоть с Петербургом, хоть с Омском, хоть в Париж телеграммы шли.

После богатого Голопупова столбы так и сопровождали тракт. Молчаливые воины столбов, через каждые метров сорок — пятьдесят, словно охраняли наезженную сотнями полозьев дорогу. Внушали уверенность. Зря, что ли мы все чаще стали то обгонять, то встречать небольшие караваны торговцев?

Заночевали в Турумово. Безсонов пришел на ужин, но был каким-то немногословным, загадочным. Сжевал свою порцию и ушел в «черную», к своим. Да и черт с ним. У меня было чем заняться. Изучал добытые у варнаков бумаги — обычные подорожные, выписанные как бы курьерам по почтовому ведомству. Под чутким руководством прибалта, разобрал и даже успешно собрал свой чудо-револьвер. Разобрался-таки куда деваются непокорные капсюля с запальных трубок. Не поверите — сваливаются! Патрон с запальной дыркой вставлялся в барабан не сзади, как у нормального революционного нагана, а спереди. А вот со стороны стрелка из барабана торчали узкие столбики-трубочки, на которые и надевались запальные цилиндрики. При такой вот системе-нипель единственный способ не потерять возможность стрелять — держать пистоль стволом вниз.

Новокузнецк на моей «генеральной карте» был еще просто Кузнецком. А Междуреченска не существовало вообще. Да ладно бы только его. Не нашлось Кемерово и Новосибирска! Я понимаю — Новосибирска нет. Он и появился-то только когда мост начали через Обь строить. Но Кемерово! Неужели уголь в тех местах еще не нашли?! Там пласт из земли утесом торчит, кем нужно быть, чтоб мимо пройти?

Отметил на карте. Заодно пометил Темиртау, Верх-Тару и пару речек с золотыми россыпями. Напряг мозги и подписал место рождения Искитим-цемента, Линево с белыми фарфоровыми глинами, Александровское с кварцевым стеклом и, раз пошла такая пьянка, Колпашевскую нефтяную скважину.

А потом нашел пустыню. Глянул на Алтай в районе будущего Чуйского тракта, а там ни-че-го! Южнее Бийска пара невразумительных точек с пометками то ли деревень, то ли туземных стойбищ. Как же так?! А как я с Китаем торговать буду? Как же мне богатство заснувшей империи вперед англичан вывозить, если туда даже пути еще нет?! Непорядок! Провел тонкую черную линию. В самом низу, поближе к границе, вычертил аккуратный прямоугольник — крепость. А при ней — таможня. Ее рисовать не стал — так запомнил.

Задумался. Долго так сидел — свеча на пару сантимов сгорела, прежде чем решился и классическими черно-белыми прямоугольниками обозначил трассу Томской железной дороги. Вот так! План на пятилетку! Даешь!

В дороге пытался читать бумаги. Оказалось, у меня с собой целая куча инструкций и поручений. Читалось хорошо, понималось плохо. Большая часть текстов касалась размещения ссыльных поляков. Все время упоминались какие-то прошлогодние события в Польше и близлежащих губерниях. Следовало обратить внимание, поспособствовать и особенно учитывать… А я понять не мог — на кой панов в Сибирь-то? Тут народа мало, они сразу выделяться станут. Землячества образуются. У меня деревень не хватит, чтоб только по одной ссыльной семье в каждое расселить. А мне еще предписывалось ограничить проживание ссыльных в губернских, штатных и заштатных городах только лицами дворянского сословия. Ага! В деревню! В глушь! Быкам хвосты крутить! Много они там насеют, напашут…

В душе боялся и, тем не менее, надеялся, что не обнаружу в документах ни про инвестиции, ни про рост благосостояния граждан. Это так начальство новым региональным начальникам как бы намекает, что готово и к инвестициям и к росту благосостояния. Своего, конечно, плевать им на граждан. Да и, что они сами — не граждане что ли? «Всесторонне поддерживать деятельность администрации Алтайского горного округа» — так я это и так собирался делать. На Алтай у меня вообще планов громадье накопилось…

Третий день путешествия Сибирским, который оказывается все-таки Московский, трактом начался раньше предыдущего. Встали еще на рассвете, и собрались быстрее. Смотритель не слишком радел за санитарное состояние вверенных ему помещений. Даже в «белой» с потолка падали клопы, а что творилось в мужицкой гостинице — вообще не вышептать. Радостно почтового чиновника пропесочили. Сначала Степаныч, потом еще я добавил. Пообещал сжечь его халупу и рассадник насекомых вместе с ним, если еще раз об этой мерзости услышу.

Ехали медленнее. То ли лошади устали, то ли Безсонов решил, что опасный район остался позади и перестал торопиться. Покусанные казаки чесались, ругались и ерзали в седлах. Евграф, которого почему-то зверьки не тронули, шутил и смеялся.

— Расскажи луче, как ты жопой хлебное вино употребил, — огрызнулся кто-то молодым, звонким голосом. И как патефон завел. Кухтерин и так-то за словом в карман не лез, а тут у него просто словоизвержение случилось. Фантазией и воображением мужичка тоже Бог не обидел. Из его рассказа, например, выяснилось, что он сам уговорил нас с сотником сделать ему операцию и даже подбадривал нас в процессе.

— И вот сидю я, значицца, на табурете, а генерал-то наш ну мне на бок водичку холодненьку лить. Щекотна так. Струйками в штаны затекат и по жопе, значица, ратекааат. Я пищать зачал, мол это зазря, вашство, вы шутить изволили над раненым-то! Да и Матрена, мол, гневацца станет, што полы позамочили. А губернатор-то наш, кааак рявкнет, как застрожится. Молчи, грит, дурень! Я те на язву огнебойную водку чистейшу господскую извожу. Матрена, грит, баба глупая — воды те, мужик деревенский, пожалела, а мне бегать к колодцу невместно…