Когда отступит тьма - Майкл Прескотт

В лице Персефоны Эрика видела страдание, утрату, но в нем была и решительность, запечатленная в чуть вздернутом подбородке и ровной линии бровей.

И Эрика впервые подумала, что стойкость — это своего рода победа. Крепиться, не признавать себя побежденной — может, собственно, только в этом и заключается жизнь.

А если в жизни есть еще что-то, обрести это можно в свете дня, а не в черной воде.

Внезапно Эрика осознала, кто она, где находится и как выглядит. Нагая женщина, стоявшая перед бронзовой статуей, своим подобием, на ночной пристани, под созвездиями, названными в честь богов.

Эрика вернулась к своим шортам и блузке. Торопливо оделась в страхе, что какой-нибудь прохожий увидит ее. Потом ушла с пристани, не оглядываясь на статую.

На другой день и затем еще в течение многих дней и вечеров она возвращалась на пристань, разглядывала бронзовую Персефону в разном освещении. Статуя не раз обретала иллюзию жизни, одушевленности. Эрика обладала здравым смыслом и допускала, что стресс у нее вызывает нечто вроде галлюцинации.

Но воспринималось это не так, и в конце концов она была не совсем уж реалисткой. У нее было чувство, глубинное чувство, что в тот вечер ее спасла Персефона или некая охранительная благодать.

Сидя на корточках у разверстого рта в каменном лике земли, Эрика Стаффорд предавалась воспоминаниям о той истории и черпала в них силы.

Она толком не знала, верит ли в судьбу, в предопределение, но если ход вещей подчинялся какому-то замыслу, то ей надлежало быть здесь сейчас и делать то, ради чего приехала.

Эрика подышала на руки в перчатках, сунула фонарик в петлю для ремня на джинсах и шагнула через край расщелины, начиная спуск.

В городе воцарился страх.

Коннор ощущал его так же явственно, как зимний холод. Он был уверен, что до нынешнего года люди в Барроу жили без страха, но с обнаружением трупа Шерри Уилкотт город переменился.

Недобрый каприз судьбы взвалил на него это дело всего через две недели после того, как он принял должность начальника полиции. Что отнюдь не облегчало ему привыкания к новой работе, новому городу, новой жизни.

Горожане относились к Коннору дружелюбно, но он знал, что они думают: этот человек из Нью-Йорка не Пол Элдер. Элдер уже нашел бы убийцу.

Хотя Элдер за долгую службу на посту начальника не сталкивался ни с чем, подобным этому убийству. Хотя собственно расследованием занимались сыщики из шерифского ведомства и полиции штата.

Справедливо или нет, о Конноре судили по этому делу и пока что находили его оставляющим желать лучшего. Город, чувствуя себя без защитников, пребывал в страхе.

Да и сам он тоже. Потому что вслед за одной убитой девушкой могла появиться другая. В ближайшее время.

Коннор ехал по Мейн-стрит в служебной машине «шевроле», окрашенной в цвета полицейского управления Барроу, белый и зеленый. Мимо проплывала центральная часть города. Начиналась она с рядов двухэтажных коттеджей столетней давности, превращенных в конторы и магазины. Боковые жилые улицы представляли собой серые линии таких же построек с голыми деревьями перед фасадом, дальние ветки их, заходя одна за другую, напоминали размазанные отпечатки пальцев. Над щипцовыми крышами маячила водонапорная башня с написанным на ней названием города, от нее тянулись вниз трубы, черневшие на фоне бледного неба.

Затем появилось внушительное кирпичное здание пожарной охраны, площадка для игр, на которой не было детей, с бурой травой, ржавыми качелями и сухими листьями, застрявшими в проволочной сетке ограды. Потом ряд предприятий мелкого бизнеса: «Ремонт мотосаней» Харригена, «Трактора и фураж» Сэндлера и неожиданный в этом месте мексиканский ресторанчик Хосе. Подавали там горячую тамали[3] и пиво «Корона».

Впереди стоял перестроенный склад, где размещались единственные шикарные торговые заведения в Барроу, побуждавшие людей сворачивать с восьмидесятого шоссе и ехать туда в выходные дни по проселочным дорогам. Кое-кого привлекала реклама новых гостиниц у озера, но пока что они были заполнены главным образом ко Дню сурка[4], времени, когда туда наезжали туристы.

Склад был разделен на просторные помещения с большими витринами. Там находилась парикмахерская «Фасонная стрижка», пользующаяся хорошей репутацией, правда, Коннор предпочитал пожилого парикмахера с неторопливой речью в другом конце улицы. Книжный магазин, предлагавший наилучший подбор заглавий в пределах ста миль, магазин деликатесов, небольшое кафе. И наконец, там размещалась галерея Эрики Стаффорд.

Коннор проехал мимо нее, обратив внимание на ярко освещенный интерьер, свернул в переулок, где ставили машины владельцы заведений. Свободным там было лишь одно место, на котором обычно стоял белый «мерседес» Эрики.

Она явно куда-то уехала. Не домой, не на обед. Куда же?

Коннор поставил машину, вылез и толкнул заднюю дверь галереи, ожидая, что она окажется заперта.

От толчка дверь открылась, и он нахмурился.

— Эрика! — крикнул он в темноту.

Никакого ответа.

Коннор нащупал выключатель и зажег свет в заднем коридоре. Перед тем как войти, расстегнул кобуру и опустил правую руку поближе к рифленой рукоятке «смит-и-вессона». Восемнадцать лет службы в нью-йоркском управлении полиции научили его осторожности.

Он быстро прошел по заднему коридору в зал. Свет флуоресцентных ламп под потолком смешивался с льющимся в большие окна дневным светом и заливал помещение холодным белым сиянием. Вновь окликнул Эрику и услышал в ответ то, что ожидал: безмолвие.

Коннор неторопливо обошел галерею. Называлась она «Спасительная благодать». Этому странному названию Эрика дала объяснение на вечеринке, устроенной в честь Коннора в Грейт-Холле.

Искусство, сказала она, является спасительной благодатью человечества. И словно бы смущенная этой философской напыщенностью, добавила: «Во всяком случае, явилось моей».

Коннор зачем-то спросил: «От чего оно вас спасло?»

Ему вспомнился ее встревоженный взгляд, словно он коснулся чего-то сокровенного. Потом Эрика улыбнулась, оставив без ответа вопрос, как безобидный выпад.

Коннор знавал в Нью-Йорке похожих на нее женщин, демонстрирующих собственную утонченность. Но у них это было просто рисовкой, прикрытием пустоты, блестящим, как глазурь, и столь же поверхностным. В Эрике же он ощутил внутреннее содержание, нечто живое, подлинное, но тщательно оберегаемое, сокрытое от света.

Эрика сразу же понравилась Коннору. Сначала он решил, что она напоминает ему покойную жену, но сходства между ними не было.