На странных берегах - Тим Пауэрс

Шанданьяк оторопело уставился на нее.

— Прямо сейчас? Э-э... конечно. Что вы...

— Нет, не сейчас. Когда наступит время обеда. Теперь мне, наверное, будет еще труднее уклониться от диеты, которую предписал Френд, а теперь, как никогда, я должна сохранять ясность рассудка.

Шанданьяк улыбнулся и снова подумал о том, что бывает, когда пожалеешь бездомную собаку.

— Сделаю все, что смогу. Но бог знает, чем эти дьяволы питаются. Может статься, что травки Френда окажутся предпочтительнее.

— Вы их просто не пробовали. — Бет шагнула к трапу, но остановилась. — Это был действительно мужественный поступок, Джон, то, как вы вызвали этого пирата.

— Это не было вызовом, просто сработал рефлекс. — Шанданьяк почувствовал раздражение. — Мне нравился старый Чаворт. Он мне напоминал другого старика. Ни у одного из них не было ни на грош здравого смысла. Боюсь, я тоже его лишен, иначе плыл бы сейчас в шлюпке вместе с остальными. — Он залпом допил остатки рома. — Что ж, увидимся позже.

Он смотрел вперед, мимо бушприта, на голубеющий под солнцем горизонт, а когда оглянулся, она уже ушла. Только тогда Шанданьяк немного расслабился и принялся следить за работой новой команды. Пираты ловко шныряли по вантам, быстрые, точно пауки, ругаясь на английском, французском, итальянском и паре других языков, которые Шанданьяку еще не доводилось слышать. С грамматикой они были явно не в ладу, но следовало признать — по степени непристойности, богохульства и изобретательности оскорблений пираты выжимали максимум из доступных им языков.

Он невольно улыбнулся и вдруг сообразил, что вся эта многоязычная и в общем-то добродушная ругань сильно напоминает то, что он привык слышать в тавернах Амстердама и Марселя, Брайтона и Венеции. В его памяти они слились в единый образ портовых кабаков, где они с отцом, бывало, грелись у жаркого огня, потягивая вино и обмениваясь новостями с другими путешественниками. Временами юному Шанданьяку казалось, что их марионетки — компания аристократов, путешествующих в сопровождении двух слуг-людей. И вот теперь, семь лет спустя, Шанданьяк вдруг понял, что куклы, пожалуй, были не такими уж и плохими хозяевами. Правда, плата была нерегулярной, но ведь великие дни кукольных театров уже закончились к 1690 году, году рождения Шанданьяка, когда правители Германии отменили наконец свой десятилетний запрет на исполнение пьес живыми актерами. И все же временами наступали и благословенные дни, когда деньги буквально шли им в руки, и тогда сытные обеды и теплые постели казались куда как приятнее в сравнении с предыдущими месяцами холодных комнат и пропущенных завтраков.

Пират, посыпавший палубу песком, закончил свою работу, но, проходя мимо грот-мачты, неожиданно поскользнулся и чуть не упал. Он с вызовом огляделся — не смеется ли кто над ним, потом высыпал остатки песка на скользкое пятно и ушел. Не на крови ли Чаворта тот поскользнулся, подумал Шанданьяк. И ему припомнилась ночь в Нанте, когда его отец попытался обороняться ножом против банды бродяг, поджидавших их за винной лавкой. Франсуа Шанданьяк тогда как раз был при деньгах, но ему было уже под шестьдесят, и он не питал никаких надежд на будущее. И вот вместо того, чтобы отдать деньги, как он благоразумно поступал раньше, когда их пару раз так же грабили, он вынул нож, которым вырезал кукол для новых представлений...

Шанданьяк облокотился о так и не выстрелившую пушку и только теперь позволил себе почувствовать удовлетворение от того, как пригревает солнце спину, как по всему телу от рома разливается приятная истома и что он цел и невредим.

Нож выбили сразу, точным ударом башмака, а потом были кулаки, зубы, колени, пинки, и когда бандиты наконец удалились, пересчитывая серебро в туго набитом кошельке и шумно радуясь богатой добыче, им наверняка казалось, что они оставили лежать пару трупов.

В последующие годы Шанданьяк иногда жалел, что это оказалось не так: ни отец, ни он сам полностью не оправились после той ночи.

В конце концов они все же добрались до своего номера в гостинице. Отец потерял передние зубы и левый глаз. Сам Джон долгое время не владел парализованной правой рукой, по которой прошелся чей-то каблук. Целый месяц он опирался при ходьбе на трость и лишь через год перестал мочиться кровью. Поврежденная рука, пусть даже потом он и научился ею пользоваться в полной мере, послужила поводом, чтобы навсегда оставить кочевой образ жизни. Ему удалось выклянчить у дальнего родственника в Англии деньги на проезд и согласие поселить его в своем доме, и к двадцати двум годам он нашел себе место бухгалтера в текстильной фирме.

Отец же, здоровье которого все ухудшалось, в одиночку продолжал давать кукольные представления еще пару лет, пока не умер в Брюсселе зимой 1714 года. Он так никогда и не узнал о тех деньгах, которые могли продлить и скрасить его жизнь, о деньгах, которые так коварно присвоил его собственный младший брат Себастьян.

Шанданьяк бросил взгляд через правое плечо, и ему показалось, что он различает на востоке темную полоску, которая вполне могла быть берегом Эспаньолы.

«Я бы прибыл туда уже через неделю, — с тоской подумал он, — после того, как получил бы кредит в банке на Ямайке. Когда же я туда теперь попаду? Не умирай, дядя Себастьян. Не умирай, пока я до тебя не доберусь».

2

Даже в сумерках, когда на берегу начинали загораться костры, на которых готовили пищу, мели, окружающие гавань, были отчетливо видны, и прибывающие лодки и корабли то и дело меняли курс, держась темной воды, на своем пути из открытого моря к поселению Нью-Провиденс. Большинство суденышек, принадлежащих жителям поселка, уже встали на ночь на якорь либо прямо в гавани, либо вдоль обветшавшей пристани, однако же большинство лодок просто вытащили на берег. В этот час запахи человеческого жилья соперничали со свежим морским бризом, ибо к обычной вони смеси смолы, серы, протухшей еды и бесчисленных гальюнов присоединялись ароматы неумелой готовки: горелых перьев, поскольку обитателям острова было лень ощипывать цыплят, жутких рагу, в которые щедрая рука накидала побольше ворованной мяты и китайской горчицы, чтобы отбить вкус несвежего мяса, а также странные пары, образовавшиеся в результате смелых и временами даже взрывоопасных экспериментов в приготовлении пунша.

Бенджамен Харвуд забрал свою дочь и Лео Френда с «Кармайкла» четырьмя часами раньше, вскоре после того, как корабль после долгого лавирования все-таки вошел в гавань, и задолго до того, как пираты принялись килевать судно. Он окликнул первую же шлюпку, которая подошла к борту, и потребовал, чтобы его перевезли на берег. Ему не только повиновались, но, как показалось Шанданьяку, его узнали.