Сборник недосказанности - Данила Витальевич Аваргин

Быстро одевшись, Эрих незаметно вышел из офиса и медленно направился в сторону дома.

Дни Громанской пенсии

Пенсия Громана шла уже третий год, и за столь малое время он успел начать жить заново. Пробежать несколько марафонов, поучаствовать в экспедициях, будь то горы, что достигают пика у подножья неба или могучие леса, которые желают запутать каждого путника меж своих деревьев.

А в остальной год он начал писать книгу. Довольно скучную, но бьющую в самое яблочко, по крайне мере он именно так считал. Кому будет интересно читать о молодом учителе, который не может поладить с учениками и коллегами? Хоть Эрик Громан и проработал всю сознательную жизнь учителем истории и писал у себя в книге все подробности об этой работе, писатель из него был, откровенно говоря, плохой. Но вы думаете, это его остановило? Нет, он был не из робкого десятка! Каждый день он писал три страницы и семь строк, закрывал свою рукопись в сейфе, а писал он все от руки, не особо доверял всем этим гаджетам, и отправлялся к своей внучке, которая жила на другом конце города.

Да-да, каждый день как один. Просыпался он рано. Душ, завтрак и прочие обязательные занятия, что бы поддерживать жизнь в норме и поймать несколько месяцев, а если повезет, то и несколько лет жизни в страхе больше не проснуться. Этого он боялся больше всего и не собирался лесть в деревянный ящик, который приведет его в место, где постоянное спокойствие и блаженство. Сначала он планировал закончить свою рукопись, а уж потом и слечь.… Хотя внучка ему и говорила, что он еще будет слушать овации от читателей, да давать автографы на последней страницы своего романа во время прогулок по центральному парку, через который он шел каждый день до нее. Она еще шутить умудрялась, мол, теперь ждать его придется долго, пока всем распишет, пока всех отпустит, а он не верил, отмахивался.

Внучка его слов не понимала, никто не понимал, порой даже он сам. Но когда дело доходило до эйфории или уныния, то он выдавал, что-то на подобии: «Многого повидал, многого пережил. Дайте милость последнюю мечту осуществить, да и забирайте меня. К тому же Париж я уже видал. Дайте мне последние деньки спокойно дожить, в городке родном, хоть и маленьком совсем, но сердцу дорогом»

И знаете, прав он был, прав. Повидал он действительно многого, а пережил так еще больше. Не щадила его жизнь, ой не щадила… Хоть и несчастье достигало его не каждый день, он был даже очень счастливым человеком, который понял жизнь, по крайне мере свою. Да и семья у него хоть была и маленькая, но любящая и верная. Горе его брало спонтанно, било редко, но метко, как говориться. Но сам еще писал:

Я человек познавший горе,

В двух актах пережил его.

И каждый раз рыдал я море,

И в нем тонул я все ровно.

Эх, эти гребанные воры

Воруют жизнь и сразу ноги,

За столь высокие заборы,

Что гнать за ними, просто лень.

И каждый раз я вновь рождался,

И каждый раз я умирал…

Ну, нельзя продолжать разговор об Эрике, если не узнать о его горе. И я буду крайне не прав и виноват перед тобой, если умолчу о худших событиях его жизни. Начнем…

Его внучке сейчас 22 года, а в тот день ей, было, кажется шесть. Прошло шестнадцать лет, ну да ей было шесть, точно шесть, уже как две недели. Эрик все еще помнит, как нес огромную картонную цифру шесть вместе с Авраамом, своим сыном. Тогда еще его жена толкнула Авраама на лестнице, когда те двое тащили ее на второй этаж в комнату Розы, так, кстати, звали внучку Эрика, хотя полное имя было Рейзен, звали ее просто Роза. Авраам не удержал несколько килограмм картона, обклеенного скользкой бумагой и уронил ее прямо на свою жену, а Эрик даже и не пытался его поймать и пустил картон в свободный полет. Что ж, врать не буду, Эрику это доставило удовольствие, причем не малое, он недолюбливал жену своего сына, примерно на столько, что сейчас не мог вспомнить ее имени, хоть и читал его на надгробье, но запомнить даже и не пытался, а Роза обходилась словом «мама». Увы, спустя шестнадцать лет ее имени мы не узнаем, но узнаем имя жены самого Эрика, Лизавета Громан, она каждый раз бросала такой взгляд на Эрика, когда тот смеялся над своей свахой, в прочем Лизавета была единственным человеком, который мог его пристыдить, для этого у нее был тот самый взгляд.

Но перенесемся на две недели вперед, а то есть ровно на 16 лет назад от сегодняшнего дня, тогда они решили отправиться на озеро, погода была хорошей, они выбрали один денечек между дождями, лето тогда было дождливое. Озеро находилось где-то в ста восьмидесяти, может в двухстах километрах от города. Событие это они посвятили шестилетию Розы, хоть и прошло уже полмесяца, вообще это была обычная формальность, если можно так сказать, семье Громан не нужны были те или иные поводы, для тех или иных событий. Это была обычная семья, рабочая семья, Эрик – учитель, Авраам работает на кирпичном заводе, Лизавета бухгалтером на том же заводе, а вот жена Авраама не работала, а знаете, может это была причина ненависти Эрика к ней?

Ну, в общем, обычная семья, коих было много в их городке, каждый знал друг друга, ну может и не каждый, но практически все были знакомы, по большей части из-за кирпичного завода, там работали многие жители города, хотя даже и не города, а больше поселка, построенного для работников этого завода.

После того рокового дня о семье Громан знал каждый в городе.

За руль сел Авраам, Эрик хоть и имел права, но за руль уже не садился, зрение. Конечно, он ходил в очках и мог спокойно передвигаться на машине, но за руль он больше не садился, из принципа.

Авраам был опытным водителем, на заводе он работал именно им, поэтому переживаний о поездке, даже и не столь долгой, не возникало, да и к тому же, за два дня они вместе с Эриком отогнали машину в автомастерскую, что бы проверить ее техническое состояние. Да-да, Громан старший