Тысяча и одна ночь. Том XI - Древневосточная литература

И когда: девушка спела, слепец воскликнул: «Нет, ты не показала никакого искусства!» И девушка откинула лютню, разгневанная, и сказала: «То, что у нас было, мы отдали, и если у тебя есть что-нибудь, окажи нам этим милость.). – «Подайте мне лютню, которой не касалась рука», – сказал слепец.

И я велел слуге принести новую лютню, и слепец настроил её и заиграл ни незнакомый лад и начал петь, говоря, такое двустишие:

«Летел, рассекая мрак, – а ночь так длинна была –Любимый, который знал часы посещения.И вот нас встревожили привет и слова его:«Войдёт ли возлюбленный, стоящий у ваших врат?»

И девушка взглянула на меня искоса и сказала: «Тайну, которая была между нами, твоя грудь не сумела удержать даже и часа – ты поверил её этому человеку».

И я стал ей клясться и извиняться перед ней и принялся целовать ей руки, щекотать ей груди и кусать щеки, пока она не засмеялась. И потом я обратился к слепому и сказал ему: «Спой, о господин».

И слепец взял лютню и пропел такие два стиха:

«Красавиц я посещал не редко, и часто яКасался рукою пальцев, ярко окрашенных.Гранаты я щекотал груди и покусывалОкруглое яблоко прекрасной щеки её».

«О госпожа, кто его осведомил о том, что мы делали?» – спросил я, и девушка сказала: «Твоя правда!»

А потом мы отошли от слепого в сторону. И он сказал: «Я хочу помочиться!» И я крикнул: «Эй, слуга, возьми свечку и иди впереди».

И слепой вышел и задержался, и мы пошли его искать, но не нашли, и оказалось, что ворота заперты и ключи в кладовой. И не знали мы, на небо он поднялся или под землю опустился, и понял я тогда, что это – Иблис и что он был для меня сводником.

И потом девушка ушла, и я вспомнил слова Абу-Новаса, который сказал такие два стиха:

«Дивлюсь Иблису я с его гордостьюИ мерзостью, которую он творит!Из гордости не пал пред Адамом он,И сводником он стал для детей его».

Рассказ об Ибрахиме и юноше (ночи 696–697)

Рассказывают также, что Ибрахим, сын Исхака[29], говорил: «Я был всегда предан Бармакидам. И однажды, когда я сидел в своём жилище, в ворота вдруг постучали, и мой слуга вышел и вернулся и сказал: «У ворот красивый юноша, и он просит разрешения войти».

И я позволил, и вошёл ко мне юноша со следами болезни и сказал: «Я уже долгое время стараюсь встретиться с тобой, и у меня есть до тебя нужда». – «А какая?» – спросил я. И юноша вынул триста динаров и, положив их передо мной, сказал: «Прошу тебя, прими их от меня и сочини мне напев на двустишие, которое я скажу». – «Произнеси его мне», – сказал я. И юноша произнёс…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот девяносто седьмая ночь

Когда же настала шестьсот девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Ибрахим сказал юноше: «Произнеси мне это двустишие», – юноша произнёс:

«Аллахом молю: о глаз, мне печень терзающий,Слезою ты погаси печали волнение.Судьба в числе тех, кто нас хулит за любимую,И мне не видать её, хоть в саван я завернусь».

«И я сочинил ему напев, похожий на причитание, – говорил Ибрахим, – и спел его, и юношу покрыло беспамятство, а потом он очнулся и сказал: «Повтори!» И я стал заклинать его Аллахом и сказал: «Боюсь, что ты умрёшь». – «О, если бы так было!» – воскликнул юноша. И он не переставал унижаться и умолять, пока я не пожалел его и не повторил напева. И юноша вскрикнул ужасным криком, и я подумал, что он умер и стал поливать его розовой водой, пока он не очнулся и не сел. И я восхвалил Аллаха и, положив перед ним его динары, сказал: «Возьми свои деньги и уходи от меня!» – «Мне нет в них нужды, – ответил юноша, – и тебе будет ещё столько же, если ты повторишь напев».

И моя грудь расширилась для денег, и я сказал юноше: «Я повторю, но только с тремя условиями: первое – чтобы ты остался у меня и поел моего кушанья, чтобы укрепить твою душу; второе – чтобы ты выпил вина, которое удержит в тебе сердце, и третье – чтобы ты мне рассказал твою историю».

И юноша сделал это и сказал: «Я человек из жителей Медины. Я вышел прогуляться и шёл по дороге к аль-Акику[30] вместе с моими братьями, и увидел девушку, среди других девушек, подобную ветке, покрытой росою. И они оставались под тенью, пока день не окончился, а затем ушли, и почувствовал я в сердце раны, медленно заживающие. И я вернулся и стал распытывать о ней, но не нашёл никого, кто бы знал её, и заболел от горя. И я рассказал мою историю одному родственнику, и он сказал мне: «Не беда! Дни весны не кончились, небо скоро начнёт дождить, и тогда она выйдет, и я выйду с тобой, и делай то, что ты хочешь».

И успокоилась моя душа, и когда аль-Акик потёк и люди вышли, я тоже вышел с моими братьями и родственниками, и сели мы в том же месте и просидели минуту, как девушки уже прибежали. И я сказал одной девушке из моих родственниц: «Скажи той девушке: «Говорит вон тот человек: «Отличился поэт, который сказал такой стих:

«Метнула она стрелу, пустившую сердца кровь,Ушла и оставила в нем раны и шрамы».

И девушка пошла к ней и сказала это. И она молвила: «Скажи ему: «Отличился тот, кто ответил таким стихом:

«Со мной то же самое. Терпи же, быть может, мыДуше исцеление увидим и помощь».

И я не стал больше говорить, боясь позора, и поднялся, и девушка поднялась, и я последовал за нею, и она меня увидела. И я узнал, где её жилище, и она стала ходить ко мне, и я стал ходить к ней, и это участилось и сделалось явным, и её отец узнал об этом. А я все старался встретить девушку и пожаловался моему отцу, и он собрал наших родных и отправился к отцу девушки, желая посвататься за неё. «Если бы это явилось ко мне прежде, чем он её опозорил, – сказал отец девушки, – я бы, наверное, согласился, но дело стало известно, и я не таков, чтобы подтвердить речи людей».

И я повторил юноше песню, – говорил Ибрахим, – и между нами возникла дружба. И потом Джафар ибн Яхья устроил приём, и я явился, по обычаю, и спел ему стихи юноши, и Джафар пришёл в восторг и спросил меня: «Горе тебе, чья это песня?» И я рассказал ему историю юноши, и он приказал мне поехать к нему и привести его. И я отправился к юноше и привёл его, и Джафар заставил повторить эту историю. И когда юноша рассказал, Джафар воскликнул: «Ты под моей защитой, пока я не женю тебя на ней!»

И душа юноши успокоилась, и он остался с нами, и когда наступило утро, Джафар поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и халиф нашёл её прекрасной. И он велел нам всем явиться и приказал повторить песню и выпил под неё, а затем он велел написать письмо правителю аль-Хиджаза, чтобы тот с почётом доставил к нему отца женщины и её семью и не скупясь бы тратил на них.

И прошло малое время, и они явились, и ар-Рашид велел привести отца девушки. И когда тот явился, приказал ему выдать свою дочь замуж за юношу и дал ему сто тысяч динаров, после чего он вернулся к своей семье. И юноша был одним из сотрапезников Джафара, пока не случилось то, что случилось[31], и тогда юноша вернулся со своей семьёй в аль-Медину, да помилует Аллах великий души их всех!»

Рассказ о везире Ибн Мерване и юноше (ночи 697–698)

Рассказывают также, о счастливый царь, что везирю Абу-Амиру ибн Мервану[32] подарили мальчика из христиан (не падали взоры на кого-нибудь более прекрасного!), и заметил его аль-Мадик анНасир и спросил у его господина: «Откуда у тебя этот?» – «Он от Аллаха», – отвечал Абу-Амир, и ан-Насир сказал ему: «Разве ты пугаешь нас звёздами и хочешь взять нас в плен лунами?» И везирь извинился перед ним. И затем он постарался собрать подарок и послал его ан-Насиру с этим мальчиком и сказал ему: «Будь частью этого подарка; если бы не необходимость, моя душа не согласилась бы отдать тебя». И он написал и послал с ним такие два стиха:

«Владыка мой, вот луна отправилась к небесам,А небо достойнее луны, чем земля, поверь.Душой ублажаю вас, хотя дорога душа;Не видел я никого, душою кто ублажал».

И это понравилось ан-Насиру, и он одарил везиря большими деньгами, и власть Абу-Амира укрепилась.

А потом подарили везирю девушку, одну из достойнейших женщин земли. И испугался везирь, что донесут об этом ан-Насиру, и тот её потребует, и будет с ней такая же история, как с мальчиком. И он собрал подарок ещё больший, чем первый, и отослал его с девушкой…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот девяносто восьмая ночь

Когда же настала шестьсот девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Абу-Амир собрал подарок ещё больший, чем первый и отослал его, а с ним и девушку, и написал такие стихи:

«Владыка – вот солнце (а луна была первою)Идёт, чтобы с месяцем они повстречались.Вот, жизнью клянусь я, встреча, счастье несущая.Так будь с ними в Каусаре[33] и в райских селеньях.Аллахом клянусь, им нет по прелести третьего,Тебе же по власти нет над миром второго».

И удвоилась власть везиря у ан-Насира, а потом ктото из его врагов донёс ан-Насиру, что у него сохранился остаток любви к мальчику и что он всегда предаётся воспоминаньям о нем. И ан-Насир сказал доносчику: «Не болтай языком, не то я заставлю отлететь твою голову!» – и написал везирю от имени мальчика записку, в которой стояло: «О мой владыка, ты знаешь, что ты был для меня единственным, и я всегда с тобою благоденствовал. И если я теперь у султана, то все же хочу уединиться с тобою. Но я боюсь ярости царя; придумай хитрость, чтобы вызвать меня от него». И Насир послал эту записку с маленьким мальчиком и наказал ему сказать: «Эта записка от такого-то, и царь никогда с ним не говорил».