Адвокат дьявола - Моррис Уэст

– Скорее вдохновили, – ответил Мередит. – Но зачем вам новый святой?

– Мне он не нужен! – с жаром воскликнул епископ. – Я начал расследование, но всем сердцем надеюсь, что святости мы не найдем. Мэр Джимелло Маджоре собрал пятнадцать миллионов лир на проведение расследования, но на епархиальный приют для малолетних сирот я не могу выжать из него и тысячи. Если Джакомо Нероне причислят к лику блаженных, они захотят построить новую церковь, а мне нужны монахини для ухода за больными, агроном и двадцать тысяч саженцев плодовых деревьев из Калифорнии.

– Тогда почему вы обратились за помощью к его преосвященству?

– Это же принцип Рима, мой дорогой Мередит. Всегда получаешь обратное тому, что просишь.

Блейз Мередит даже не улыбнулся. Новая тревожная мысль пришла ему в голову. И он облек ее в тщательно подобранные слова:

– А если окажется, что Джакомо Нероне действительно святой и чудотворец?

– Как я и говорил, я – прагматик, – ответил епископ. – И верю только фактам. Когда бы вы хотели приступить к работе?

– Немедленно. Мне отпущено очень мало времени. Первым делом я хотел бы изучить собранные материалы. А потом поеду в Джимелли деи Монти и буду опрашивать очевидцев.

– Я распоряжусь, чтобы утром все документы принесли в вашу комнату. Надеюсь, вы будете считать этот дом своим, а во мне видеть друга.

– Не знаю, как мне благодарить вас.

– Благодарить меня не за что, – улыбнулся епископ. – Буду рад вашему обществу. Чувствую, на многое мы смотрим одними глазами. Знаете, друг мой, я хотел бы дать вам один совет.

– Какой же?

– По моему глубокому убеждению, вы не найдете правды о Джакоме Нероне в Джимелло Маджоре. Там преклоняются перед ним. И зарабатывают на нем деньги. Джимелло Миноре – совсем иное дело, если, конечно, вам удастся разговорить тамошних крестьян. У моих людей ничего из этого не вышло.

– Тому есть причина?

– Будет лучше, если вы сами найдете ответ, мой друг. У меня, как видите сами, предвзятое мнение, – епископ отодвинул кресло, встал. – Уже поздно, и вы, должно быть, устали. Утром поспите подольше. Завтрак вам принесут в комнату.

Блейза Мередита тронула доброта и заботливость Аурелио.

– Я больной человек, ваша светлость. Внезапно мне стало очень одиноко. Но у вас я почувствовал себя как дома. Благодарю вас.

– Все мы братья большой семьи, – мягко ответил епископ. – Но, будучи холостяками, мы становимся эгоистами и затворниками. Я рад, что могу вам помочь. Доброй ночи… и хороших снов.

Оставшись один в просторной, залитый лунным светом комнате для гостей, Блейз Мередит готовился к ночи. Как она пройдет, он знал заранее. Он будет лежать до полуночи, пока не придет сон, чуткий и беспокойный. А проснется еще до зари, с первым криком петухов, со сведенным болью животом, с привкусом крови и желчи во рту. Доплетется до туалета, его вырвет, затем он примет обезболивающее и вернется в постель, чтобы перед восходом солнца заснуть еще на час, максимум – на два. Сон не освежит его, но добавит сил, позволит продержаться еще один день.

Разные страхи обуревали Мередита: ужас смерти, страх за медленное угасание, боязнь невидимого, почитаемого им Бога, суд которого ждал его в ближайшем будущем. Он не мог ускользнуть от них, забывшись глубоким сном, не мог отогнать молитвой, ибо молитва не уменьшала боли.

И сегодня, несмотря на усталость, он не торопился лечь в постель. Разделся, натянул пижаму, сунул ноги в шлепанцы, накинул халат и вышел на балкон.

Высоко над долиной висела луна – серебряный шар в бездонном небе. Холодным светом блестели апельсиновые деревья, сверкали листья олив. Ниже, гладь воды за бревенчатой плотиной, отражала бесчисленные звезды. Горы, как часовые, окружавшие долину, казалось, охраняли ее от хаоса столетий.

Блейз Мередит смотрел на долину и ему нравилось то, что он видел, нравился человек, обративший мечту в явь. Не хлебом единым живы люди, но прожить без него они не в силах. Монахи поняли это еще в древности. Они ставили крест посреди пустыни, а затем сажали пшеницу и фруктовые деревья, чтобы символ веры высился среди зеленого царства. Лучше других они знали, что плоть и душа в человеке неразделимы, причем душа может проявлять себя лишь через тело. Когда плоть болеет, страдает и душа. Человек – думающее растение, и очень важно, чтобы оно крепко укоренилось в плодородной почве, обильно политое водой и согретое солнцем.

Аурелио, епископ Валенты, был прагматиком, но христианским прагматиком. Он продолжал древнейшую, наиболее понятную традицию церкви: земля и трава, деревья и животные – результат того же акта творения, благодаря которому появился и сам человек. Они несут в себе добро, совершенны по своей природе, как и законы естественного развития и увядания. Только неправильные действия человека могут испортить их, превратив в орудия зла. Отсюда, посадить дерево – богоугодное деяние. А тот, кто разбивает сад на бесплодной земле, вносит посильную лепту в акт сознания. Научить же других людей всему этому, все одно, что дать им возможность принять участие в осуществлении божественного замысла… И тем не менее служители церкви в большинстве своем с подозрением смотрели на Аурелио, епископа Валенты.

Толерантность. В этом отчасти состояло таинство церкви: она могла удерживать в органичном единстве таких гуманистов, как Маротта, формалистов, как Блейз Мередит, и дураков вроде калабрийского священника, ехавшего с ним в поезде, реформаторов, бунтарей и пуританских конформистов, увлеченных политикой пап, монахинь – сестер милосердия, охочих до мирских благ священников и набожных антиклерикалов. Она требовала безусловного согласия с догматами веры и допускала самые невероятные нарушения установленного порядка.

Церковь навязывала бедность верующим, но играла на валютных и фондовых биржах через банк Ватикана. Проповедовала отрешенность от мира, но скупала недвижимость, как любая другая частная компания. Прощала прелюбодеяние и отлучала еретиков. Весьма сурово обходилась со своими реформаторами, но подписывала договоры с теми, кто хотел уничтожить ее. Церковь не сулила легкой жизни, но вступившие в нее желали умереть в ее лоне, и Папа, кардинал или простая прачка с благодарностью приняли бы причастие перед смертью у священника самой захудалой деревушки.

Церковь так и осталась загадкой для Мередита, и сейчас он понимал ее меньше, чем двадцать лет назад, когда стал священником. Это тревожило его. Находясь в полном здравии, он смиренно принимал идею о божественном вмешательстве в человеческие дела. Теперь, когда жизнь медленно покидала его, он отчаянно хватался за простейшие проявления материальной неразрывности – дерево, цветок, водную гладь под лунным светом.