Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник) - Кристиан Зальцманн

Если же на другой день Христина делала что-нибудь не по матери, то такую же головомойку получала она, а Катрин ставили ей в пример.

Какую цель, собственно говоря, преследовала фрау Анна таким поведением по отношению к своим детям, я не знаю.

Но если этой целью было натравить детей друг на друга, то она успешно ее достигла.

Они так ожесточились друг против друга, что с удовольствием выкололи бы друг другу глаза. Ребенок, которого расхваливали, всегда злился на наказанного, потому что тот доставил матери так много огорчений, а наказанный негодовал, что сестренке, которая ведь ничем не была лучше нее, доставалась такая похвала.

Будь очень мягок, когда твои дети обижают друг друга, и остерегайся досконально разбираться в их ссорах

Марианна очень хорошо умела вкрасться в доверие к своим родителям, но не будет неправдой сказать, что она бывала также очень коварной, а иной раз и злой. Если у ее брата появлялась какая-нибудь вещь, которая нравилась ей, то она ее или надевала, или рвала, или разбивала, или скручивала. В таком случае Вильгельм начинал истошно вопить. Прибегали родители.

– Что такое? – восклицали они.

– Марианна, – отвечал Вильгельм, – забрала мои фишки и разорвала картинку.

– Надо ли поднимать такой шум из-за мелочи? А ну, утихомирься! Как долго это будет продолжаться? Ей эта игрушка надоест, она ее бросит, и ты сможешь взять ее обратно.

Таким было обычно все моральное удовлетворение, которое получал Вильгельм за обиды, которые ему наносила сестра.

Иногда, если дети начинали кричать, родители прибегали тоже и, не выясняя, кто затеял ссору, лупили обоих. Обычно особенно доставалось Вильгельму, потому что он имел обыкновение кричать громче всех.

Это так его злило, что он начал пытаться сам за себя постоять. Если сестра учиняла с ним злую выходку, то он набрасывался на нее и хватал за волосы, и истязал, и они так друг на друга озлобились, что всю жизнь ненавидели один другого лютой ненавистью.

Как заглушить у детей любовь к людям

Говори в присутствии своих детей побольше плохого о людях

1. Господин Оргон ставил свое кресло так, чтобы он мог видеть оттуда всю улицу и наблюдать за прохожими. Поскольку ему нечего было больше делать, он занимался тем, что обсуждал прохожих и этими суждениями развлекал свою женушку и детей. Эти суждения сплошь да рядом оказывались очень язвительными.

– Как все же лихо вышагивает Кетхен, будто и воды не замутила! Она, конечно, думает, что город уже забыл, что в прошлом году произошло c ней и с соседом? Хм!

– Вот идет дочка мастера Фридриха. Кто ее получит в жены, вот уж налюбуется ею: как она вырядилась, как виляет хвостом!

– Взгляните все сюда! Какой доктор Н. чванливый! Черт побери! Эх, будь улочка чуть пошире. Если бы он все же вспомнил о деньгах, которые ему нужно еще заплатить зятю, то вся его спесь сразу пропала бы!

– Подумать только! Мастер Йоргенс Готфрид, настоящий пропойца, в чулках! И все же наверняка у него нет рубашки на теле.

– Дети Н. ходят как оборванцы! Как они жалко выглядят – как будто куры отняли их хлеб! Хотя о мертвых принято говорить лишь хорошо, но их отец – утешь его Бог, если его можно утешить! – был подлецом. Сколько же зла он натворил в своей жизни! И все-таки Божья кара его не минует.

– Эй, крестьянин! Почем твое зерно? Восемь грошей осьмина? Мы что, дураки? (Своим детям:) Все верно, и все же нет большего проходимца на свете, чем крестьянин. Если он что-нибудь продает горожанину, то всегда подсовывает всякую дрянь, а лучшее оставляет себе. Тухлые яйца, молоко, которое пили мыши, больных кур и гусей – все это он несет на рынок, а наш брат должен все это съедать.

– У мастера Франца новый рокелор?[13] Наверняка он сделал пару хороших подвенечных платьев, чтобы присвоить несколько аршинов сукна. Я как-то слышал: все без исключения портные, мельники и ткачи – жулье.

– Смотрите! Вот мимо идет фрау Марципиллен. Какая важная! А если подумать, как женщина обычно взбирается так высоко! Ни в одной лавке ей не было что-либо по карману. «Все воскресенья должно быть жаркое – все дни два раза кофе». Ах, ах! Ей бы сейчас иметь хотя бы вдоволь селедки и ковента![14]

– Скорее, дети! Видите там человека в коричневом пиджаке? Это как раз тот, кого в прошлом году обвинила служанка.

Такими вот язвительными и бессердечными были суждения, которые господин Оргон выносил о своих знакомых. Ничего хорошего ни о ком он не говорил.

У всех людей он выискивал недостатки, которые отчасти давно уже были забыты, а если не мог их найти, то старался хотя бы зародить подозрение.

Дети, которые все это с любопытством выслушивали, постепенно стали приходить к мысли, что все люди – мошенники и дураки и что, кроме них, их папы и мамы, хороших и раз-умных людей на всем белом свете не существует.

Они с презрением смотрели на весь род человеческий, всегда думали лишь о себе, и никогда им не приходила в голову мысль что-нибудь сделать для счастья других людей.

2. Однажды Луиза, совершенно расстроенная, вошла в комнату и полезла в копилку.

– Ну? – спрашивает отец, – что случилось?

– Ах! Там, на улице, совсем бедная женщина. Она сказала, что у нее сегодня еще маковой росинки во рту не было и что у нее подагра.

– Ты не спросила, как ее зовут?

– Анна Барбе – это женщина с клюкой, которую я тебе уже однажды показывала.

– Разве? Ладно, тогда ты можешь сберечь свои деньги. Эта женщина все промотала. Иди! Скажи ей, что если бы в молодости она лучше хозяйничала, то ей не пришлось бы теперь попрошайничать.

– Я действительно не могу на это решиться.

– Тогда это сделаю я. Дружище! Разве не стыдно обременять других людей? Разве у вас нет своего дома, нет сада? Вы ведь берете за горло, не так ли?

– Боже мой, дорогой господин!

– Давайте! Давайте! Убирайтесь, или я покажу вам что-то другое.

Так бессердечно этот человек обходился со всеми бедными. Если все же по причине зажиточности ему иной раз приходилось отдавать пфенниг, то он все же старался заставить их расплатиться за этот пфенниг выслушиванием самых язвительных замечаний. То он говорил, что они лодыри и тунеядцы, которые не хотят работать, а ведь он тоже должен работать, то уверял, что они повергли себя в нищету своей прошлой безалаберной жизнью, что надо было правильно вести свои дела, чтобы выбиться в люди, он, мол, лучше всех знает, как надо жить бережливо. Если же о помощи его просили калеки, которых он не мог обоснованно обвинить ни в лености, ни в мотовстве, то он говорил: «Кто знает, где они это заработали! Без причины Бог ничего не делает!»

Благодаря подобным речам благодетельная Луиза стала совершенно бесчувственной к нуждам бедных людей, более того, с течением времени она стала испытывать к ним самое настоящее отвращение. Если бедные люди жалостливо умоляли ее помочь, то она равнодушно проходила мимо и думала: «Какое тебе дело до всего этого сброда, а свои деньги ты можешь потратить и лучше».

3. Матери маленькой Лоры, как она говорила, ужасно не везло со служанками. Она давно уже искала прислугу, которая полностью ее бы устраивала, но, к сожалению, не может найти. Каждый год она выгоняла трех-четырех служанок в надежде, что когда-нибудь наконец у нее появится и в самом деле хорошая, но такую она так и не приобрела. «Одну чертовку, – имела она обыкновение говорить, – я прогоняю и получаю снова другую». Одна была слишком медлительная, другая – слишком нахальная, у третьей был такой вид, будто она хотела всех поубивать своими глазами, четвертая без умолку болтала. Словом, каждая из шестидесяти служанок, которые у нее побывали за шестнадцать лет супружеской жизни, имела свой большой недостаток.

И она всегда его замечала. Как только речь заходила о служанках, она с величайшей горячностью рассказывала, чего ей пришлось натерпеться с Юлиями, Христинами и Катринами, и имела обыкновение добавлять, что этот сброд не стоит того, чтобы подать ему даже кусок хлеба.

Если служанка допускала какой-нибудь промах, то надо было только услышать тот шум, который она из-за этого подымала! «Мерзавка, – говорилось обычно, – ты недостойна того, чтобы тебе солнце светило. Ну что за дура! Ты разве не знаешь, что ешь мой хлеб?» и т. п.

Под боком этой матери и росла маленькая Лора. С утра до вечера ей прислуживали служанки, они ей стелили постель, стирали ее белье, пекли ей хлеб, штопали ее одежду, готовили ей еду, из самых отдаленных районов города приносили ей все, что ей хотелось, и ни разу ей не приходила в голову мысль поблагодарить Бога за благодеяния, которые он ей расточал через служанок, ни разу ей не приходила в голову мысль хоть как-то проявить признательность за то многое добро, которое делали ей служанки.

Напротив, она обращалась с людьми, которые оказывали ей столько услуг, самым пренебрежительным образом. «Дура», «обезьянья морда», «недотепа» – такими были обычные прозвища, которые она им давала. И если что-нибудь было не так, как ей хотелось, если, к примеру, рвалась тесьма или не хотел правильно сидеть головной убор, то тогда звали служанку, чтобы она могла излить на нее свое недовольство.