Комплекс Ди - Дай Сы-Цзе

Дело Горы Старой Луны оказалось весьма сложным, искушенный адвокат решительно заявил, что, коль скоро речь идет о политике, о нанесении вреда международному престижу страны, никакой, самый что ни на есть роскошный ужин тут не поможет и действовать надо «осторожно, методично и терпеливо, поскольку один неверный шаг может все погубить». Он развивал свой хитроумный план, сидя среди кастрюль на кухне родителей Мо. План строился на привычке судьи бегать, как он говорил, «для бодрости», трусцой каждое воскресенье по пустырю, где расстрельный отряд приводил и до сих пор приводит в исполнение смертные приговоры отдельным преступникам или целым преступным группам. Это место, хорошо знакомое и дорогое сердцу бывшего элитного стрелка, находилось на северной окраине города, у Мельничного холма. Адвокат посоветовал Мо отправиться туда и назваться не психоаналитиком, а ученым-юристом, профессором права какого-нибудь крупного китайского университета, который посещает места казни в порядке подготовки правительственного законопроекта. Встречу надо было представить чисто случайной. Мо должен был разговорить ветерана, а когда тот начнет делиться воспоминаниями о своем богатом опыте, записывать каждое его слово, ахая от восторга и удивления. Тонкий расчет состоял в том, чтобы судья согласился принять приглашение на чашку чая. А уж потом, в отдельном кабинете чайного домика, можно будет упомянуть о судьбе Горы Старой Луны и подкатиться с предложением выкупить ее за десять тысяч баксов.

В следующее воскресенье Мо надел старый отцовский костюм, проглотил порцию лапши и сваренное матерью крутое яйцо (вообще его родители, скромные младшие научные сотрудники факультета западной медицины, предпочитали из осторожности ни во что не вникать и держаться от политического дела подальше) и вышел из дому. Поймал такси, проехал через весь город и в семь тридцать утра был на Мельничной горе. День едва занялся. Мо шагал под финальные рулады ночного хора жаб, лягушек и кузнечиков, стараясь восстановить в памяти топографию местности, которую когда-то хорошо знал: когда ему было двенадцать лет, он работал тут во время летней практики, помогал революционным крестьянам. Он нашел дорожку, которая, по его предположениям, вела прямо к цели. Раза два-три он чуть не упал – не оттого, что спотыкался, а оттого, что принимал каждого встречного, независимо от пола, за судью Ди. Лжепрофессора тут же окатывало жаром, как будто по жилам разливалась нечистая от злого умысла, густая кровь. В какой-то момент ему показалось, что он заблудился: пустынные аллеи раздваивались и разбегались во все стороны. Он свернул и пересек раскинувшееся на склоне громадным квадратом кладбище – ряды кочек-могил. Здесь были захоронены самые нищие из расстрелянных, чьи тела не востребовали родственники; на многих не было ни надгробия, ни даже дощечки с именем и датой – просто голый земляной холмик.

Вдруг раздалось звяканье: на другом конце кладбища, еле видный в тумане, замаячил между могил буйвол с бубенчиком на шее. Мо, которому все мерещился судья Ди, снова всполошился, но только на миг: позади буйвола шли двое. Молодой крестьянин в европейской куртке и закатанных до колен джинсах волочил на плечах деревянную соху, а рядом с ним женщина в юбке и туфлях на массивных каучуковых каблуках катила велосипед. Они ничуть не удивились появлению Мо, указали ему дорогу и спокойно пошли дальше, разговаривая о чем-то своем. Звонкий смех, мелодичное позванивание бубенчика – идиллическая сцена. О дивное утро! О великая моя социалистическая родина, твой заблудший сын благоговеет перед тобой!

К разочарованию Мо, в месте жутких казней не было ничего зловещего. Ни ропота и трепета высокой сухой травы, ни пропитанной слезами, желтой, как плевок больного старика, земли, ни полчищ мясистых белых поганок в тени и сырости под кустами, ни стаи стервятников, кружащих над головой черными точками, снижающихся черными крестами или взмывающих ввысь, хлопая черными крыльями. Самый обыкновенный пустырь. Ничем не примечательный, бесцветный, безобидный. Абсолютно безразличный к человеческим страданиям. Глаза Мо привыкли к полумраку, и он различил двоих мужчин, которые копали яму, бесшумно отбрасывая землю лопатами.

«Может, судья Ди придумал себе новую зарядку? – подумал Мо. – Или это призраки? Души убиенных вершат отмщение?»

В памяти Мо всплыло давно забытое лицо друга детства. Он содрогнулся от ужаса. Чэнь, по прозвищу Белобрысый, его единственный друг, в начале восьмидесятых достиг высокого положения, разбогател, женился на дочери мэра и стал главой фирмы, высоко котируемой на бирже, а три года назад был арестован и приговорен к смертной казни за спекуляцию иномарками. Может, и его расстреляли здесь, на горе? Поставили на колени спиной к холодному дулу винтовки, в нескольких метрах от шеренги? Залп – и конец… Он слышал, что приговоренным связывали сзади руки особым образом, так, чтобы пуля элитного стрелка попала в квадратик между большими и указательными пальцами, точно в сердце.

Люди с лопатами были одеты в военную форму, но без офицерских погон. Нет, судьи Ди здесь не было. Кровь отхлынула от щек Мо. На одном из землекопов была металлическая каска слишком большого размера, и когда он нажал своим дырявым грязным сапогом на край лопаты, чтобы загнать ее в землю, каска с красной звездой посередине свалилась с головы и угодила в недокопанную яму. Он нагнулся, подобрал каску и удивленно хмыкнул: на гладкой поверхности извивался зеленовато-коричневый червяк. Он скинул его и разрубил лопатой на кусочки, так что слизистые брызги полетели во все стороны. Напарники заржали.

Мо не раз приходилось дивиться самому себе, вот и теперь он с гордостью обнаружил в себе актерский талант, о котором прежде не подозревал. «О губы, как вы лжете в нагом цветении!»[7] – писал Малларме. Вот и с его губ полилась вдохновенная, поэтическая ложь. Ему даже удалось изобразить серьезный, с академическим налетом тон столичного доктора права. Новая роль была как раз по нему. Солдаты с большим почтением выслушали басню о правительственном задании. Мо осведомился, какой цели служат ямы, которые они копают.

– Иначе, – ответил первый солдат, тот, что казнил червяка, – клиент, перед тем как откинуть копыта, может брыкаться и заляпает все кровищей.

– Преступника, – солидно добавил его напарник более интеллектуального вида, – ставят на колени и поражают одним выстрелом в сердце. Он падает сюда, в яму. Если он начинает биться в агонии, земля осыпается и обездвиживает его. А потом врачи вырезают у него органы. Если вам интересно, получите завтра разрешение и увидите на месте, как все происходит.

Мо глянул на зловещие черные ямы, и мороз пробежал по его спине.

– Спасибо, вы и так все очень понятно объяснили, – сказал он, притворяясь, будто записывает их слова в блокнот.

– Он у нас взводный философ, – сказал первый, кивая на товарища.

Солдаты закончили свое дело и простились с Мо, выказывая чуть ли не рабские знаки уважения. Но не успели они уйти, как Мо увидел бегущего по дорожке человека лет пятидесяти в похожем на пижамную куртку белом в синюю полоску коротком халате, на котором не хватало двух пуговиц.

– Вот и судья Ди вышел на пробежку, – проговорил Мо дрожащим от нахлынувшего волнения голосом.

– Судья Ди? – спросил истребитель червей у взводного философа. – Кто это такой? А халат-то, посмотри – как будто из психушки сбежал.

– Ты что, не читал романов голландца? – возразил философ. – Судья Ди – гениальный сыщик. И никакой на нем не халат, а судейское платье времен династии Тан.

Довольный собой, он, посмеиваясь, пожал руку Мо, и оба солдата пошли прочь. Но Мо догнал их:

– Вы что, издеваетесь? Я жду самого главного судью во всем районе, человека, который любого может приговорить к смерти. Это он?

– Он, он! – подтвердил философ, тайком подмигивая товарищу.

– Ага, это он, знаменитый судья Ди из Чэнду, гроза преступного мира, – добавил истребитель червей.

Мо сел на землю посреди пустыря и издали следил за тем, как движется по кругу бегун. Обратиться к нему он не решался. Просто сидел и ждал. А тот двигался так же равномерно, механически, неуклонно, как муравьи, которые растаскивали кусочки червяка и цепочкой поднимались вверх по стволу дерева. Вдруг где-то вдалеке прогудел автомобиль. Судья, если это был он, резко остановился и замер, как на сцене, прислушиваясь. Мо не знал, на что решиться. Так прошла минута, а потом все произошло одновременно: шум затих, бегун облегченно вздохнул, муравьи поползли дальше. Мо встал и в полном смятении, покусывая пересохшую, растрескавшуюся губу, подошел к человеку в халате.

– Это вы, господин судья?

Тот, ничего не ответив, внимательно оглядел его. Все же Мо показалось, что он неопределенно кивнул. Сложная гамма чувств: страха, почтения, ненависти и презрения – завладела им при взгляде на бледное, изнуренное лицо стоявшего перед ним человека. Худой, костлявый – кожа да кости, – да еще этот полосатый халат. Волосы всклокочены. Под глазами огромные черные круги. Мо вдруг осенило: этот человек болен, его терзают призраки расстрелянных. И, забыв приготовленную ложь, он протянул несчастному руку и сказал: