Крючок для пираньи - Александр Бушков

После чего Света заставила их заткнуться и всучила Мазуру гитару, он с натуральным пьяным надрывом исполнил забытый шлягер:

Wait for me, and I’ll return,Wait, despite all pain.Wait when sorrow, chill and stern,Follows yellow rain…[4]

Это привело Кацубу в состояние стойкой печали, он в голос принялся скорбеть над собой и над миром, как ни пытался добрый Шишкодремов его утешить немузыкальным распеванием бравой иноземной песни:

В путь! В путь! Кончен день забав,пришла пора!Целься в грудь, маленький зуав,и кричи «Ура!».

Словом, было не особенно весело, зато шумно. Как выражался бездарный самодержец Николай Второй, пили дружно, пили хорошо. Мазур прекрасно понимал, что происходит, для чего все это сюрреалистическое действо затеяно: любой аналитик серьезной конторы, трудолюбиво прослушав запись, поневоле составил бы совершенно превратное представление о характерах, личностях и психологических характеристиках членов группы, равно как и о взаимоотношениях между ними… Словно смотрел в кривое зеркало, искажавшее каждое движение.

— Морду набью! — взревел Кацуба.

— Кому? — вяло полюбопытствовал Шишкодремов.

— А всем. Загнали на край географии, институту — башли, а нам торчать в этой дыре…

— Тебе-то в воду не лезть, — сварливо вступил Вася.

— Ну, ты, сюпермен… Ребята, а не загнать ли нам туфту? Вы там быстренько поплаваете, доложите, что все чисто, — и полетим себе в град Петра?

— Но отчего-то же они загибались? — засомневался Вася.

— И пусть их… Мало ли от чего… Шишкодремов, не заложишь, если погоним туфту?

— Да мне самому уже успело здесь обрыднуть… — с пьяной откровенностью признался Шишкодремов. — Уже успело…

— Ох, да ну вас, — заявила Света. — Микушевич, бери гитару и пошли к тебе. Там-то мы споем…

Мазур взял гитару и поплелся за ней не оборачиваясь. Снова со стола полетела посуда, Кацуба шумно печалился — Мазур догадывался, что после их ухода «доцент» начнет жаловаться оставшимся на пошедшую наперекосяк жизнь и шлюху Светку, порываться набить морду сопернику, а остальные, понятно, будут его старательно унимать. Скорее всего, снова пойдет разговор о туфте — нужно подкинуть эту идею неизвестному слухачу, а потом посмотреть, что из этого выйдет и выйдет ли вообще… Впрочем, это уже не его заботы.

Глава четвертая

Лицедеи и визитер

Света шествовала по коридору совершенно непринужденно, что-то мурлыкая под нос, а Мазур тащился за ней, чувствуя себя прямо-таки совращаемой гимназисткой, обманом завлеченной в гнездо порока. Хорошо еще, идти пришлось недолго, и потому он не успел окончательно пасть духом.

Времени она терять не стала — едва заперли двери, Света энергично кинулась ему на шею, громко сообщая, как она рада, что удалось, наконец, избавиться от шефа-неврастеника, а потому не стоит терять драгоценного времени. Мазур еще успел подумать, что чертова девка, вне всяких сомнений, поставила его поближе к одному из выявленных микрофонов. И грустно покорился судьбе. Платье на ней он принялся расстегивать так неловко, словно впервые в жизни разоблачал женщину, — и у него осталось стойкое убеждение, что Света хохочет не по роли, а вполне искренне. Как-никак была не в пример пьянее — он-то пропустил всего пару рюмок.

Кое-как разоблачил и отнес на постель, ощущения были самые мерзопакостные. В жизни такого не случалось — рядом с ним лежала обнаженная девушка, надо признать, очаровательная, ласкавшаяся к нему так естественно, словно ни о чем и не подозревала, но где-то в отдалении безостановочно крутились катушки с пленкой, а возможно, и в данный конкретный момент кто-то слышал каждый вздох и шевеление, похихикивал и облизывался, увеличив громкость… Он подумал, что никогда не сможет читать шпионские романы, к которым прежде отнюдь не питал неприязни. Эта мысль улетучилась под приливом самого натурального панического страха — показалось, что ничего у него не получится, но игру все равно следует довести до логического конца, придется изображать, а это еще похуже, чем помнить о слухаче, опозориться перед девчонкой…

Неизвестно, то ли она что-то такое просекла, то ли просто действовала сообразно своим привычкам — сноровисто помогла ему освободиться от последних одежек, мазнула губами по шее и груди, удобно примостилась, щекоча ему живот рассыпавшимися волосами, и уж от боязни-то опозориться Мазур оказался избавлен. Зато приобрел новый комплекс — стало казаться, что откуда-то из угла на них пялится глазок телекамеры.

И сдался, преисполнившись вялого безразличия ко всему на свете. Если приказ делает тебя Штирлицем — будь им… Благо дальше все пошло по накатанной, с переплетением тел, стонами и вздохами, взявшей свое природой, подстрекнувшей получать удовольствие даже сейчас, под прицелом современной техники.

Передохнули, лениво глядя друг на друга, перекурили — и вновь слияние тел, до полного опустошения.

Потом, никуда не денешься, пришлось говорить — то есть снова лицедействовать, разыгрывая урезанной труппой ту же пьесу, имевшую целью дальнейшую дезинформацию неведомого противника. Интимный разговор в неостывшей постели — вещь убедительная. Первую скрипку, конечно, вела Света, но и Мазуру пришлось сыграть свою партию. Слушатель должен был лишний раз убедиться, что Света — шлюха, подводник Микушевич — кобель без особых претензий, не блещущий интеллектом, очкастый доцент Проценко — спившийся неудачник, засунутый в эту командировку по принципу «На тебе боже, что нам негоже», а флотский офицер Шишкодремов — штабная сытая крыска, отправившаяся не столько оказывать содействие, сколько поразвлечься на природе, елико возможно. И, естественно, всей пятерке глубоко плевать на здешние загадки и трагедии. Одной Свете полагалось бы, как сотруднице желтой прессы, проявить какую-то заинтересованность, но она поведала сердечному другу Микушевичу, что не надеется отыскать во всем этом хотя бы крохотную сенсацию, ибо читатель сыт по горло и более звонкими разоблачениями, в том числе и компроматом на военных, к тому же компромат в сегодняшней России нисколечко не работает…

— Это точно, — протянул Мазур и добавил совершенно искренне: — Свалить бы отсюда побыстрее…

Покосился на Свету. Как любой мужик, оказавшийся в свободном полете, он частенько пытался угадать не без оттенка охотничьего азарта, какой будет его следующая женщина. Но такого и предугадать не мог. Мата Хари, изволите ли видеть…

Светловолосая Мата Хари, и не подумав укрыться простыней, непринужденно пускала дым. Перехватив взгляд Мазура, как ни в чем не бывало улыбнулась:

— Ну что, еще по стаканчику? У тебя там в сумке вино вроде завалялось…

Он натянул джинсы, тельняшку, отправился за бутылкой. И критически подумал, что ему, если беспристрастно разобраться, не стоит, в общем, стенать над горестной судьбой. Ничего с ним страшного не произошло — заставили переспать с не самой худшей на свете девушкой, только и всего. Расслабился и получил удовольствие, что уж тут хныкать…

В его швейцарском ноже среди чертовой дюжины приспособлений штопора не имелось — плохо представляли потомки Вильгельма Телля, что русскому человеку именно этот инструмент необходим… Плюнув, он с большой сноровкой протолкнул пробку указательным пальцем внутрь бутылки: гусара триппером не запугаешь…

В дверь постучали, когда он ополаскивал в ванной, к большому недовольству тараканов, закуржавевшие пылью гостиничные стаканы. Не особенно раздумывая, Мазур пошел открывать — поскольку не верил, что в первый же день на них нападут неведомые супостаты, к тому же, что важнее, не было и приказа шарахаться от каждого куста…

Открыв высокую тяжелую дверь, он обнаружил в коридоре низкорослого человечка с бороденкой, отчего-то казавшейся пыльной, как только что вымытые стаканы. Человечек был хил, удивительным образом вертляв, даже когда стоял на месте, а за стеклами очков пылали фанатическим блеском глаза патентованного и законченного провинциального интеллигента. К куртке у него был пришпилен огромный значок с какой-то эмблемой ядовито-зеленого цвета и уныло выглядевшим двуглавым орлом.

— Простите? — вежливо сказал Мазур, неторопливо застегивая «молнию» на джинсах и заправляя в них тельняшку.

Человечек неожиданно резво рванулся вперед, так что Мазур при всем его опыте оказался оттесненным в коридорчик раньше, чем успел что-то сообразить. Правда, следом никто не ворвался, а бородатый, тщательно притворив за собой дверь, перекосившись, запустил руку глубоко в нагрудный карман, извлек какое-то серенькое удостоверение и предъявил его Мазуру с таким видом, словно держал в руках подписанную английской королевой грамоту о присвоении титула пэра: