Избранные произведения - Пауль Хейзе

Задав этот вопрос, я почтительно поцеловал ей руку, встал и откланялся столь поспешно, как только позволяли правила приличия, ибо боялся рисковать победой. Кто знает, вдруг она предложила бы мне договор о съеме комнаты с обязательством жениться в первом же пункте, тогда вся моя двусмысленность пошла бы прахом. Замарашке Эрминии я сунул в руку пару франков, а через час вновь был у порога со всем багажом и совершил триумфальный въезд.

Первые дни не принесли ни новых испытаний моей военной хитрости, ни соблазнов: покой царил у меня в душе, и в моих четырех стенах. Захваченный врасплох прекрасный враг довольствовался пока наблюдением. Хладнокровно изучая «новое счастье жизни», она, очевидно, решила немного подождать, дабы убедиться в выгодности предприятия. К сожалению, результаты ее исследований с каждым днем все больше говорили в мою пользу. Да я и сам тому способствовал! Более тихого, терпеливого и прилежного человека, чем я в те дни, молодая вдова не могла себе и пожелать, а если моя нежность оставляла желать лучшего, то это можно было объяснить рыцарской сдержанностью, к коей меня обязывало соседство наших комнат.

Возвращаясь после изучения колокольни, я усаживался за любимый стол, чтобы сделать несколько чертежей по результатам измерений. Тем временем она могла сколь угодно долго заливаться своим «Ah sin’ all’ ore» и прочими томными кантиленами,[23] впервые в жизни я был рад отсутствию музыкального слуха, что позволяло мне устоять перед заманчивыми призывами. Несколько раз она подсылала ко мне детей, которые учиняли страшный беспорядок среди моих бумаг и вещей, пока я не откупался от них несколькими апельсинами. Так что этот экзамен я тоже выдержал достойно. А когда прохладными вечерами я выходил на прогулку по Лунгарно, в толпе, состоящей из студентов, горожан с семьями и нескольких щеголей, — впрочем, вы все знаете из собственного опыта, — то регулярно встречал мою любезную хозяйку, которая, скрывшись под густой вуалью, прохаживалась с какой-нибудь знакомой. Я заметил, что у нее немало поклонников, которые наверняка позавидовали бы мне, узнай они, как удачно я устроился. Но я ограничивался подобострастными поклонами и приходил домой лишь после того, как, по моему мнению, она засыпала. Это происходило довольно рано, ибо вдова, как и большинство итальянок, была совершенно необразованна и в лучшем случае иногда читала какой-нибудь переводной французский роман, а с наступлением темноты ужасно скучала, поскольку не могла больше выглядывать в окно и позволять любоваться собой.

Такое мирное сосуществование — как в раю, где бок о бок живут волки с овцами, — вполне отвечавшее моим желаниям, продолжалось около недели, и тут я заметил, что овечка проявляет беспокойство из-за кротости волка. Она была чуть ли не оскорблена тем, что ее до сих пор не съели, хотя, по собственному мнению, выглядела весьма аппетитно. Итак, законы природы перевернулись, и овца начала расставлять капканы на волка. Несколько дней все ограничивалось свежим букетом на рабочем столе. Мои домашние туфли были в плачевном состоянии, и однажды вечером я обнаружил перед кроватью теплые турецкие шлепанцы, явно принадлежавшие покойному, то есть волку-предшественнику, впрочем, они были еще довольно новые. За обедом мне в принудительном порядке пришлось отведать блюдо из жареных артишоков с тыквой, собственноручно приготовленное донной Лукрецией, а затем воздать хвалу ее искусству за бокалом кьянти. У Эрминии, которая за этим же столом обедала сама и кормила детей, опять был повод вволю похихикать. Только собачонка недружелюбно ворчала на меня, как на чужака, из-за которого мог сократиться ее законный рацион. За столом мы вели глубокомысленную беседу о немецкой и тосканской кухне, и я, презренный ренегат, даже признал преимущество итальянских артишоков перед родной квашеной капустой. Это показалось Лукреции достаточным основанием, чтобы на следующий день перейти к более отважному штурму. Вообразите, что придумало это лукавое создание! Работая утром, как обычно, на падающей башне, я добрался уже до верхних этажей, как вдруг услышал снизу знакомое «Ah sin’ all’ ore» и увидел, что по высокой винтовой лестнице смело поднимается моя прекрасная подруга. Бегство было невозможно. Мне по сей день непонятно, каковы были ее намерения. Не собиралась же она броситься вниз с верхней площадки — сама или со мной вместе, — если я не дам твердого обещания жениться на ней. Для этого она была чересчур практичной натурой, я бы даже сказал, чересчур итальянкой, если бы не желал обидеть ваш идеализм. В конце концов, ее ко мне влекла большей частью скука. Конечно, я сделал вид, что чрезвычайно ей рад, и, поскольку мы были одни, решился во второй раз поцеловать ей руку. Честно говоря, она выглядела неплохо. От подъема ее обычно бледное лицо слегка раскраснелось, а когда черные как уголь глаза заблестели на фоне дальних гор, она показалась мне неплохой партией для итальянца. Я наговорил ей немало приятного, и после моей длительной холодности бедная овечка воспринимала комплименты с явным удовольствием. Разумеется, я был вознагражден нежными намеками и весьма ободряющими взглядами. Но мне не пришлось поворачивать обручальное кольцо, дабы вызвать доброго духа, который помог бы противостоять искушению, поскольку я отлично понимал, что несмотря на все ее уловки в глубине души я был ей совершенно безразличен. Так что через час мы в целости и сохранности спустились вниз и вышли на площадь.

Она, видимо, посчитала, что достаточно раскалила железо, и решила ковать его, не теряя времени. Вечером того же дня она пригласила меня в один из открытых театров. Напрасно я пытался отговориться тем, что опасаюсь скомпрометировать ее, появившись вместе на спектакле. «Дела зашли уже так далеко, — непринужденно заявила она, — что невозможно далее все скрывать. Должна же наконец упасть завеса, не правда ли?» «Правда, — вздохнул я про себя, — пелена наконец спадет с твоих глаз, бедная овечка!» И с героическим самообладанием пошел с ней.

Поначалу мне казалось, что это совместное увеселение задумано с единственной целью — основательно скомпрометировать себя перед всем светом и тем самым морально связать меня по рукам и ногам. Но была и побочная мысль. Давали довольно скучную современную трагедию, во время которой Лукреция беспрерывно грызла засахаренные фрукты. В антракте на сцену вышел один странный певец, которого я часто встречал на улицах Пизы. Одетый в живописный, цвета корицы, суконный камзол и широкие штаны того же оттенка, в широкополой фантастичного вида шляпе, плотно сидящей на длинных черных волосах, он обычно бродил по городу в сопровождении изящной смуглой женщины. Он всегда улыбался, добродушно и чуть иронично, а выражение лица его жены