Бунин. Жизнеописание - Александр Ба­бо­ре­ко

Ночь мы провели с Арсением. Евгений спал, а мы почти нет. Сегодня отправились в 10 часов в прием. Ощущалось, что идешь на Страшный суд, что сегодня будет серьезный перелом в моей судьбе. Сели и ждем, а нервы все более и более взвинчиваются. Целые вереницы Адамов прошли перед нами, и каждый невзятый уменьшал у меня один шанс на то, что до меня не дойдет очередь… Прошел час, другой, третий. Папа твой (В. Е. Пащенко был врачом в приемной комиссии. — А. Б.) неустанно мерял и слушал, мерял и слушал и хладнокровно решал судьбы… Господи! Хоть бы поскорее что бы ни было… Наконец — 5-й час. Набрали уже более 140 человек, остается 10–11 человек набрать, а всего призываемых стоит человек 20–18. Ну, думаю, непременно погиб. Теперь и думать нечего, что до меня не дойдет очередь и не выкрикнут № 471-й… Вот наконец остается два человека, один… Вдруг все стихает… „Набор кончен, те из призываемых, которые остались, зачисляются в ополченцы и будут осматриваться завтра!“. Я поднялся как в чаду и очнулся от слов папы: „Поздравляю, Иван Алексеевич, завтра мы вас осмотрим и запятим во 2-й разряд ополченцев!“ Он подошел ко мне и сказал это так радостно и искренно, как я никогда не надеялся услышать от него. Да, действительно, он милый и благородный человек!..

Понимаешь, Варечка, все эти призывные термины? Завтра меня осмотрят уже не для того, чтобы взять в службу, а только для определения разряда: если окажусь ополченцем 1-го разряда — служить все равно не буду, буду только являться раза два в десять лет на 2–3 недели на временные сборы, если 2-го разряда — не буду совсем никогда являться, ибо ополченцы всех разрядов призываются в солдаты только в исключительных случаях — во время отечественных войн.

Вот тебе 471! Мог ли я ожидать, что эти цифры спасут меня и оставят свободным гражданином? Сейчас уже 10 часов. Спать хочу страшно, утомлен и духом и телом до последних пределов. В первый раз я засну сегодня спокойно!..

Может быть, это письмо не ласково. Но прошу тебя — верь, что оно писано при самой теплой и нежной любви к тебе, моя дорогая, милая, сладкая деточка! Я получил твое письмо, я еще сильнее убедился, что ты меня искренно любишь и простишь все мои подлые подозрения. Не думай, что я упоминаю о нем вскользь. Оно слишком дорого, значительно для меня. Никогда я еще не получал от тебя такого ласкового, доброго, искреннего. Клянусь же тебе Богом, что я ценю его, милая, хорошая моя!» [65]

Из-за материальной необеспеченности Бунина родители Вари не разрешали ей выйти за него замуж, и им приходилось скрывать свои отношения. Родные Бунина не могли им помочь, так как сами сильно нуждались. По словам сестры Маши (письмо Юлию Алексеевичу, по-видимому, за 1891 год), она, мать и отец дошли до того, что по целым дням сидят «совершенно (подчеркнуто в автографе. — А. Б.) без хлеба»; в стенах детской — щели, так что «везде светится» [66].

Земля в Озерках была продана в 1890 году, без усадьбы, Цвиленеву.

Лишившись и усадьбы, которая в 1893 году перешла к Евгению Алексеевичу, отец переселился к своей сестре Варваре Николаевне, мать и Маша — в Васильевское к С. Н. Пушешниковой, которой платили за свое содержание.

О неустроенности своего положения Бунин писал брату 25 ноября 1891 года: «Меня сильно занимает мысль — куда мне пристроиться. При благоприятных условиях — я убежден, что смогу приготовиться в какое-нибудь высшее учебное заведение. Это необходимо уже потому, что иначе — то есть без дела — я совсем погибну от сознания идиотского существования. Как это устроить, когда нет никаких средств (я писал уже тебе, что окончательно разошелся с „Орловским вестником“ — нелепая ревность заставила Бориса Петровича (Шелихова. — А. Б.) сказать мне „мерзавца“)? Как же жить? Куда поступать лучше?.. Подробно хотелось бы поговорить с тобою об этом, да не в письмах — не умею, — а лично. Пиши, ради Бога, скорее — и, в частности, о том, приедешь ли ты домой и когда?

Теперь я поселился в Орле, нашел квартиру (Воскресенский переулок, д. Пономарева, кварт, г-жи Шиффер) за 20 рублей со столом и зажил тихо и спокойно… пока… Хожу в библиотеку, доканчиваю „афоризмы Щедрина“, читаю с Варею по вечерам… (Представить себе ты не можешь, как я заразил ее разными идеями! (серьезно!), статьями Цебриковой по женскому и моральным вопросам, Скабичевским, Кавелиным, Шелгуновым и т. д.)» [67].

Позднее Бунин писал:

«Я все же немало читал тогда — то, что попадалось под руку. Иногда пытался читать то, что в то время полагалось читать „для самообразования“, записал, что „надо прочесть“, и так и не прочел: Блос — „Французская революция“, Шильдер — „Александр Первый“, Трачевский — „Русская история“, Мейер — „Мироздание и жизнь природы“, Ранке — „Человек“, Кареев — „Беседы о выработке миросозерцания“, что было уже глупее всего… В старых журналах нахождение любимых стихов, давно знакомых по сборникам, но тут напечатанных впервые, давали великую радость: тут эти строки имели особенную прелесть, казались гораздо пленительнее, поэтичнее по их большей близости к жизни их писавшего, по представлениям о том времени, когда он только что передал в них только что пережитое, по мнимому очарованию тех годов, когда жили, были молоды или в расцвете сил Герцен, Боткин, Тургенев, Тютчев, Полонский… и вот это время воскресало, — я вдруг встречал как бы в самую пору создания это знакомое, любимое…» [68]

В конце 1891 года вышел первый сборник стихов Бунина — приложением к газете «Орловский вестник» [69]. Стихотворение «Не пугай меня грозою» из этого сборника включалось Буниным во многие последующие издания.

В марте 1892 года Бунин, как видно из его писем В. В. Пащенко [70], временно работал в Полтаве у брата, заведовавшего статистическим бюро земской управы. Он собирался также отправиться работать в Москву. 13 апреля 1892 года он сообщил В. В. Пащенко:

«Сегодня, Варюшечка, я получил место в Москве, в ветеринарном статистическом бюро. Работа будет временная, жалованье — один рубль в день. Решил туда ехать двадцатого. Но сегодня же пришлось перерешить, — ехать сегодня и ехать черт знает каким окольным путем — через Минск; у супругов Женжуристов (друзей Буниных в Полтаве. — А. Б.) произошла развязка — они разошлись. Лидия Александровна (Л. А. Женжурист, дочь политического ссыльного Макова. — А. Б.) уезжает навсегда из Полтавы, к родным, в Минск, и вот я везу ее, потому что она еле жива» [71].

Но планы Бунина изменились, и он вернулся в Орел, где была Пащенко. 19 мая 1892 года он писал брату Юлию: