Палитра Титана - Уильям Бартон

Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.

Некогда я читал рассказ, автор которого напустил на Титане запах метана и болотного газа. Автор, конечно, ошибался: в природный газ специально добавляют бутил-меркаптан, чтобы можно было унюхать утечку. То есть добавляли…

У нее было мокрое лицо, она задыхалась, словно испытывала в скафандре прилив клаустрофобии.

— Поехали, — распорядилась она.

Я разблокировал гусеницы и тронулся с места. От вибрации Кристи то и дело стукалась плечом о мое плечо, хотя и пыталась от меня отстраниться: в кабине было слишком тесно. Напрасно я обзывал про себя свои чувства ископаемыми эмоциями, докучливым мусором церемоний, оставшихся в подсознании. Не знаю, чего хочу, потому что боюсь, — так, кажется?

— Ты когда-нибудь мне объяснишь, что здесь происходит? — начал я свой новый приступ.

Ответ задерживался. Я повернул голову. Ее лицо оказалось совсем рядом, но взгляд оставался прикован к до боли знакомому ландшафту. Нас накрывало небо цвета свежего кровоподтека — синевато-серое, местами багровое, с пурпурными прожилками.

Наконец она удостоила меня взглядом. Теперь наши лица почти соприкасались, я чувствовал ее дыхание, она — мое. Известное дело: проникновение в индивидуальное пространство другого человека рождает напряжение, ибо стоит потянуться друг к другу еще немного — и…

Она опять отвернулась, но теперь смотрела не на планету по имени Титан, а на переборку прямо перед собой.

— Ты кому-нибудь рассказал?

— Было бы о чем рассказывать! — буркнул я, пожав плечами.

Она вновь замолчала. Я чувствовал, как напряжена ее шея. Мне хотелось коснуться ее, наговорить каких-нибудь успокоительных глупостей. Все-таки страх чреват непредсказуемыми последствиями.

— Остановись, — попросила она. — Вот здесь.

Мы вышли — вернее, выкатились по очереди из шлюза — у скал неподалеку от берега, но в стороне от места, где обычно спускались, и пошли по моей старой колее туда, откуда я в прошлый раз за ней шпионил. С тех пор она успела порядком наследить.

Над приборами поднимался узкий столбик черного дыма, который уже начинали рассеивать конвекционные потоки. Весь пляж был усеян знакомыми цветными мазками, медленно перемещавшимися во всех направлениях.

У меня на глазах одна темно-синяя тварь приблизилась к помосту и вытянула длинное узкое щупальце. Поколебавшись в нескольких сантиметрах от опоры, щупальце прикоснулось к ней и тут же сократилось, втянулось в тело. Синее пятно закружилось, посветлело и ушло в песок. Мгновение — и оно исчезло. В воздух поднялся еще один столбик черного дыма. Я вспомнил образец, взятый раньше из поврежденного прибора и хранившийся в холодильнике вездехода.

Невинная живность исследует инопланетные механизмы и гибнет в процессе познания…

Неужели любопытство — банальный тропизм, как у мотыльков, летящих на огонь свечи?

— Вот, значит, что тебя так заботит! — осенило меня. Не знаю, какой реакции я от нее ожидал, — во всяком случае, не той, которая последовала.

— Выключи радио! — приказала она.

Я хотел возразить, но она дотронулась до моей руки. Прикосновения я не почувствовал — слишком груб материал скафандра, но мольбе в ее огромных глазах нельзя было не подчиниться. Я выключил радио и приготовился ждать. Она отвернулась, быстро подошла к краю скалы — слишком близко, учитывая хрупкость этого химического льда — и трижды включила и выключила свой передатчик.

Как все это напоминало кино!

Внизу, на прибрежной полосе, живые мазки застыли. То было сознательное оцепенение: точно так же застывает паук, почувствовав, что на него смотрят. Застывает, припадает к земле, следит за вами, перебирая свои непостижимые мысли…

Я вспомнил, как в прошлый раз одна из тварей пошла оранжевыми пятнами, и в памяти возникли жуткие кадры из научно-популярного фильма с ускоренной съемкой жизненного цикла плесени.

Картина, представшая моим глазам сейчас, тоже состояла из кадров. В одном из них пляж был полон разноцветных штрихов, в следующем опустел. Старые фильмы в подобных эпизодах пытались вызвать ощущение тревоги. Так было и сейчас. Я хотел включить рацию, но Кристи, уловив краем глаза движение моей руки, сделала предостерегающий жест.

Снова ждать?

Внизу, у моря, появилась синяя плоскость с неровными краями. Еще два-три удара моего сердца — и по синеве поползла в нашу сторону остроконечная розовая лента. С другой стороны синей скатерти в воздухе появилась коническая фигура, заметно опадающая в направлении розовой змейки. Но соприкосновения конуса и розовой змеи не произошло: под конусом возник оранжевый вихрь. Конус выбросил тонкие опоры, из-под него вырвался и тут же исчез язык пламени.

На розовом фоне проявились и поползли к неподвижному конусу синие и зеленые пятна. Вблизи конуса они по очереди чернели и исчезали. Вскоре стало ясно, что они научились соблюдать дистанцию и сгрудились у края картинки, как выведенные из игры шахматные фигуры рядом с доской.

У меня пересохло во рту, и я все-таки включил рацию.

— Откуда у них представление о нашем чувстве перспективы? — спросил я шепотом, словно нас подслушивают. В наушниках прозвучал взволнованный шепот Кристи:

— Это не двумерные существа.

Конечно! Мир этих существ — не безликая плоская равнина, а сами они — не воскообразные штрихи на поверхности…

Тем временем конус опять изрыгнул огонь и стал подниматься, пока не пропал из «кадра». Остававшиеся синие точки почернели и исчезли.

Через некоторое время в «кадр» полезли новые точки, устремляясь к месту, где прежде находился конус. Первопроходцы чернели и умирали, но так происходило недолго. Закончив исследование, точки продолжили путь.

Мгновение — и синяя скатерть с пустой розовой полосой исчезла, а берег снова опустел.

— Зачем ты мне это показала? — спросил я, повернувшись к Кристи.

Сквозь щиток шлема были видны только ее глаза — огромные, голубые, серьезные и испуганные.

— Я не могу принять решение одна. — Поколебавшись, она закончила: — Сам понимаешь.

Я понял: она не Бог.

За весь обратный путь мы не произнесли ни слова. Потом мы сидели в комбинезонах, заменяющих нижнее белье, заваривали и пили чай, беседовали ни о чем, описывая круги, словно боялись сказать самое главное.