Закон парности - Нина Соротокина

— Я так понимаю, что стреляли как раз в вашу барышню, но промахнулись… попали в мою.

— А вот об этом забудь, — Лядащев вдруг перешел на «ты», — в мою барышню стрелять совершенно некому и не из-за чего.

Появился лекарь — толстый, надменный и решительный.

— Господа, ее надобно уложить в постель. Вот тут все забегали, засуетились. Лекарь осмотрел раненую и поставил диагноз: рана тяжелая. Марта без сознания и может пребывать в таком состоянии до пяти дней, после которых либо умрет, либо очнется. Шансы, как говорится, пополам. А пока надо ее унести из комнаты постояльцев.

К общему облегчению решено было до прошествия пяти дней полицию в известность не ставить. А там видно будет…

— Одеяла, носилки, простыни!

Лядащев смотрел на безжизненное лицо раненой. Какого черта этой дурехе понадобилось в комнате Мелитрисы? Не иначе, как пропажа туфель ее рук дело. Но хотелось бы знать: на постоянной ли она службе у известных людей или выполнила разовую, случайную работу…

Подробности происшедшего Лядащев узнал много позднее, да и то не до конца. Случилось все так. В то время, как Фаина направилась на кухню. Марта с подносом в руках пошла в их апартаменты. Оставив на столе Фаины чашку с кофе, она прошла в комнату Мелитрисы. Отсутствие хозяйки позабавило служанку, загадочные русские давно не давали ей покоя. Кто они? И почему вчерашний господин расспрашивал о них с таким любопытством? И уж совсем смешно — попросил достать туфли этой гордячки. «Но господин мой, это воровство!»

«Воровство, если бы ты их забрала себе. А это услуга…», — и достал золотой.

Скажите, какой щедрый! Можно подумать, что она таких монет не видела. Еще и подмигивал многозначительно. А вообще ничего себе на лицо, только худ. «Когда русские съедут, я подарю эти туфли тебе», — сказал господин при расставании. Жаль, что ему эта мантилья не понадобилась. А то он бы и ее подарил…

Она и не заметила, как стала играть в барышню, накинула на плечи мантилью, села к окну. Здесь и поймала ее пуля.

В тот момент, когда раненую переложили на носилки, в комнате появилась Мелитриса. Она посторонилась, давая носилкам пройти. Независимое и даже дерзкое выражение лица, с которым она явилась, остывало на глазах, и когда Лядащев спросил с металлом в голосе: «Где вы были, Мелитриса Николаевна?», — она ответила не только растерянно, но и виновато:

— Я вышла погулять… То есть не вышла, вы правы. Вылезла в окно. Но что у вас тут происходит?

— Служанку подстрелили, — всунулась вдруг Фаина.

— Придержи язык!

Фаина тут же отошла в угол, совершенно стушевавшись. Видно, шок от недавних событий еще не прошел, если она взялась давать пояснения, и при ком? — при Василии Федоровиче. Мелитриса с ужасом смотрела на свою простреленную, окровавленную мантилью, что валялась на полу.

— Фаина, соберите все. Мы переезжаем, — сказал Лядащев и, обернувшись к Мелитрисе, бросил: — Пошли.

По темным улицам шли молча. Лядащев явно торопился, девушка еле поспевала за ним. Так вот, оказывается, чем кончаются шпионские игры? Кому помешала эта белобрысая клуша и зачем ей понадобилось напяливать на себя ее мантилью? О том, что чья-то злая рука метилась не в служанку, а в нее, Мелитриса старалась не думать — глупо, нелепо, страшно!

Наконец, дошли. Маленький, словно в землю вросший дом, дубовая дверь, фонарь над входом чуть теплится. Сложный, условный стук молотком…

Глухой голос спросил по-немецки:

— Кто?

— Я бы хотел видеть господина Гука. Дверь отворилась. На пороге со свечой в руке стоял Аким Анатольевич собственной персоной.

— Ну вот мы и опять вместе, княжна, — сказал он почти ласково. Круг замкнулся.

Маленькое пояснение

В жизни то и дело происходят таинственные и страшные события — убийства, похищения, предательства — слов не хватит перечислять. Сторонний наблюдатель не в силах разобраться в подоплеке этих страшных дел, но в романе таинственный сюжет разжевывают и в рот кладут. Вопрос только — разжевывать ли сюжет по ходу повествования или для пущей заинтересованности выдать все тайны залпом в конце романа. Сознаюсь, автор более любит, чтобы все было понятно. Когда читатель не бредет в потемках, право, это очень помогает чтению.

Сакромозо сидел в захваченном русскими Кенигсберге, потому что был координатором поступающей из России информации. Информация шла о войске, его численности и передвижениях, об умонастроениях населения, об интригах царствующего двора, но более всего о флоте, как русском, так и английском. Фридрих очень хотел, чтобы адмиралтейская коллегия Британии расщедрилась и запустила свой флот в балтийские воды. Для того, чтобы подтолкнуть чванливый Альбион на столь решительный поступок, им регулярно высылалась информация о тяжелом положении русского флота, о полной разрухе его, что, кстати, было не далеко от истины. Все эти сведения, как вы уже догадались, присылал из Петербурга маленький барон Блюм.

Когда немецкая агентура пронюхала, что Брадобрей пойман русскими, Сакромозо немедленно отозвал Блюма из Петербурга. По-хорошему нужно было бы позаботиться и об Анне Фросс, но та шла как бы по другому ведомству, ей удалось занять в России совершенно особое место, и к тому же Блюм клялся, что Брадобрей ничего не знает о «племяннице леди Н.» — такую он придумал ей кличку для шифровок. Главное, кто-то в Берлине был категорически против ее возвращения на родину, очевидно боясь, что не сможет защитить девицу от тюремных стен.

Теперь у Сакромозо была одна забота — немедленно передать в Лондон привезенную Блюмом информацию о намерениях русского и шведского флотов. Тут же вставал вопрос — как это сделать? Не посылать же с курьером эдакую простыню, да и опасно. В случае провала под угрозу ставилась вся операция. Наиболее разумным казалось перевести послание Елизаветы на язык цифр, но при таком объеме работы здесь на полмесяца.

Изучая послание, Сакромозо не переставал удивляться, сколько в нем было лишнего, необязательного, воды, как говорят русские. Решение пришло само собой — отжать, составить короткий экстракт послания, в который вошло бы самое главное, а конспект потом зашифровать и послать в Лондон. Сакромозо не учел, что в законспектированном виде документ приобретал совершенно новое звучание — четкое и деловое, чего в подлиннике не было и в помине. Это и сослужило впоследствии дурную службу Фридриху, но об этом пока рано говорить.

В разгар работы над шифровкой, а ведь надобно было еще и банковскими делами заниматься, по обычной почте на Торговый дом Малина пришло маленькое письмецо. Писала Мелитриса Репнинская, бывшая фрейлина, которая под именем графини Грауфельд обреталась сейчас в гостинице «Синий осел», что на Сакгейме. Мнимая графиня просила тайной аудиенции.