Доктор мечты (ЛП) - Шэн Л. Дж.

— Она останется.

— Послушай меня, Рис. — Впервые за… ну, за все время голос доктора Лерер звучит яростно. Он достаточно высок, чтобы разбить окна. Я пытаюсь спуститься с высоты только что пережитого множественного оргазма, но это трудно, когда мои волосы выглядят так, будто в них когда-то жила каждая птица в Америке, а одежда помята настолько, что я не могу ее вытряхнуть или разгладить. Я даже не хочу проверять время и смотреть, закончился ли мой сорокапятиминутный обеденный перерыв. Я знаю, что да. Единственным человеком, пировавшим в этот день, был доктор Мэтьюс, и он, конечно же, не торопился с едой, смакуя каждую каплю.

— Я бы хотела, чтобы это испытание закончилось своевременно и цивилизованно, — Стейси обходит его стол в своем остромодном костюме. Она не одевается как педиатр. Она одета как секретарь дьявола. Я даже не знаю, почему она работает в этой сфере. Я внимательно наблюдала за ними обоими, когда они общались с пациентами, с тех пор как пришла сюда. Если доктор Мэтьюс ненавидит людей, но любит детей, то доктор Лерер занимается исключительно ненавистью. Мне трудно вспомнить хотя бы один случай, когда она улыбнулась бы молодому пациенту.

— Ничего цивилизованного не будет, и если дело касается тебя и ее, то ты знаешь, кто из вас получит пинок и будет вышвырнут из этой клиники, — спокойно и безразлично говорит Рис, заправляя свой массивный член обратно в трусы и застегивая молнию на брюках. Он подходит к раковине из нержавеющей стали возле своего стола и моет руки, а затем разрывает несколько бумажных полотенец и вытирает их насухо. Он все время насвистывает. Бесстрашный.

— Я партнер в этой практике, — ворчит Стейси с порога, ее белые костяшки пальцев напряжены против дверной коробки, которую она сжимает, как заряженный пистолет. Если вам интересно, я — идиотка, которая до сих пор сидит на смотровом столе, а не бежит, спасая свою жизнь. Я бы ускользнула и позволила им отрывать друг другу конечности, но я хочу знать, чем это закончится. В конце концов, теперь у меня есть собака в этой схватке. Или, по крайней мере, мне хочется в это верить.

— Ты не можешь просто бросить меня, — взмахнула она руками в воздухе, чтобы подчеркнуть это.

— Позволь с тобой не согласиться, — он потянул за галстук, затягивая его. — Я могу делать все, что захочу. У меня лучшие адвокаты, лучшее дело против тебя, и я лечу восемьдесят процентов пациентов здесь. Не испытывай меня… и оставь Савви в покое.

— Савви?! — восклицает она, и невозможно отрицать, что она теряет самообладание. У нее глаза Николаса Кейджа. Не самый лучший образ для нее (или для кого-то еще, если уж на то пошло). — Ты вообще себя слышишь? Трахаешь едва законную секретаршу с открытой дверью в нашей клинике? Это что, попытка заставить меня ревновать?

— Нет, — невозмутимо отвечает он, хватая телефон и ключи и засовывая их в задний карман. — На самом деле это для того, чтобы она сильнее кончила. Острые ощущения от того, что тебя поймали, сделают это с тобой. Больше адреналина. Ты должна это знать. Ты могла дважды провалить первый год в медицинской школе, но ты получила степень доктора медицины. В конце концов, — пожимает он плечами.

Боже правый, я бы не хотела оказаться на грани словесной конфронтации с доктором Мэтьюсом. В воздухе витает атмосфера их ненависти друг к другу, прежде чем доктор Лерер разворачивается и уходит по коридору. Через несколько секунд мы слышим, как захлопывается входная дверь в клинику. Я делаю вдох, который задерживала в легких, кажется, с прошлого года, и качаю головой. Я вспотела, запыхалась и совершенно не в своей тарелке. Если бы два месяца назад вы рассказали мне о подобной ситуации, я бы сказала, что девушка, которая согласилась на секс со своим женатым боссом, — идиотка. Переходим к сегодняшнему дню, и этой идиоткой оказываюсь я.

— Это безумие. Наверное, мне стоит уволиться… — Я надеваю ботинки и спрыгиваю с смотрового стола пациента.

— Иди на обеденный перерыв, Сав, — устало говорит он, сбросив с себя высокомерную броню, которую он повсюду носит с собой. Теперь он сам по себе. — Я заеду за тобой на ужин в восемь.

Интересно, что будет хуже — пытаться объяснить родителям, почему этот крутой доктор заезжает за мной на машине, которая стоит в два раза дороже, чем они заплатили за дом, или пытаться объяснить ему, что я все еще живу с родными. Мне придется отвечать перед многими людьми. Я решаю озвучить ответ на последний вопрос.

— У меня как бы не своя собственность, — потираю я затылок.

— То есть ты все еще живешь с родителями? Это меня не удивляет. Но у тебя ведь больше нет комендантского часа, верно? — Он подмигивает и одаривает меня полупечальной, полуозорной ухмылкой.

— Если и есть, то я постоянно нарушаю его последние шесть лет.

— Тогда восемь.

Я ковыляю к двери, на секунду останавливаясь, чтобы оглянуться на него.

Он уже заполняет формы и отвечает на электронные письма. Он выглядит серьезным профессионалом, каким обычно и является.

— Ты свободна, — говорит он. И, как всегда, я ухожу.

Мама смотрит на меня так, будто я только что сообщила ей, что собираюсь погнаться за дикими крокодилами на природе, а не на свидание. Может быть, это потому, что на мне облегающее черное платье размером с салфетку. Может, дело в моей красной помаде Firestarter и кошачьей подводке для глаз. А может, дело в моей прическе в стиле Мэрилин Монро. Как бы то ни было, Хелена Мартин боится, что ее дочь сегодня вечером будет стоять на углу улицы и предлагать какие-то незаконные услуги. Это видно по ее лицу.

— Сколько ему лет? — На самом деле я не знаю, мама. Я не потрудилась спросить, ведь за все время, пока он позволял мне прижимать пальцы к двери своего кабинета, посещать его дом и прекрасные сады, а потом съесть меня заживо на его смотровом столе… возраст ни разу не упоминался во время этих встреч.

— Тридцать… э-э-э, — я отщипываю невидимые ворсинки от своего черного платья. Папа стоит позади меня, в гостиной, и решает судоку. Он работает в городском совете уже тридцать лет и ни разу не пропустил ни одного рабочего дня. Если бы это было возможно, мои родители оба жили бы в книге Джейн Остин.

— Хелена, сейчас идет Jeopardy (прим. американская телевизионная игра-викторина), — бормочет он, но изумрудные глаза моей мамы — на тон светлее моих — смотрят на меня.

— Где ты познакомилась с этим человеком?

— На работе.

— Я думала, что клиника состоит из двух женатых врачей и медсестер. — Так и есть.

— Мам, я не могу сейчас об этом говорить. Мне нужно идти. — Да. В ад. За то, что я так разговариваю с мамой.

— Подожди. — Она хватает меня за запястье, удерживая на месте. Мой взгляд скользит по месту, где наша кожа соприкасается, и она медленно отпускает меня.

— Будь осторожна, — говорит она мне.

— Буду, мама. Он хороший парень, он ничего мне не сделает. — Этого я не хочу, что нисколько не сужает вопрос, потому что я согласна на все, что он захочет сделать.

— Да, я не имею в виду физически. Я имею в виду… — она кладет ладонь на мое сердце, и я вздрагиваю. Я наклоняюсь и целую ее в щеку. — Пока. Скажи папе, чтобы отодвинул диван, от экрана телевизора у него слезятся глаза.

С этими словами я спешу на улицу, зная, что опаздываю на несколько минут. К счастью для меня, Рис не из тех, кто сигналит.

В машине (я никогда не привыкну к тому, что двери открываются вверх, а не в сторону, как в обычных автомобилях) Рис крепко целует меня. Языка нет, но губы у него злые, и мне нравится, как они требуют моего внимания, которое я с радостью им уделяю.

— Чертовски скучал по тебе.

— Для педиатра ты слишком часто используешь слово на букву "Ч", — замечаю я, пристегивая ремень безопасности. Летний воздух вокруг нас исчез. В машине прохладно благодаря одному из лучших кондиционеров, который я когда-либо имела удовольствие ощущать на своей коже.