Бьющий на взлете - Илона Якимова

него оставался шанс, у них оставался шанс договориться. Нет, тема шла не про прощение, это было гораздо больше. Как близость больше, чем любовь. Но возможны ли близость и любовь с монстром? С чудовищем? Возможны ли они, когда чудовище ты сам?

Людей, биологических людей, по откровениям Новака оказалось очень немного в процентном отношении, куда большую часть общества составляли мимикрировавшие под кормовую базу паразиты. Широкое, широкое видовое разнообразие. Всевозможных форм и размеров, стилей и способов питания, сред обитания — от микроскопических мокрецов, поражающих головной мозг, до liebe, сжиравших душу целиком, присваивающих, переваривающих чужие переживания и жизненный опыт. Головные мокрецы всего лишь приводили жертву к идиотии, к неспособности коммуницировать, воспринимать информацию, связно ее излагать, а высшие хищники становились переносчиками накопленной цивилизационной информации. Наиболее продвинутые действительно ели любовь. Liebe относились к исчезающему виду.

— Почему их так мало? Не то чтобы я хотел, чтоб их было много, но…

— Выживают наименее опасные паразиты. Если паразиты и хищники слишком опасны, слишком резвы, ресурс истощается, и они погибают тоже. Эволюция сохраняет сравнительно безобидных хищнецов.

— По этой же причине?..

— Да. Ктырей не много, но достаточно. Примерно каждый десятый из тех, кого обычно считают человеческими мужчинами. В идеале за одну liebe должны конкурировать несколько соперников, чтобы она могла выбрать.

— Что-то я не наблюдал вокруг нее толпы конкурентов.

— Во-первых, я полагаю, тебе и не было видно из-за толпы… кхм… конкуренток. Во-вторых, я сказал — в идеале. А они очень редки, и стрекозы, и идеальные ситуации размножения. Самцы вашего вида крайне неразборчивы, они легко раздают сперму сходным видам, их не заботит всхожесть потомства, им главное веерность процесса. Ктырь может прожить жизнь с партнером не своего вида, liebe — нет. Она органически неспособна иметь коитус не со своим.

— В смысле?

— В смысле, гениталии не сцепляются нужным образом. Для нее этот процесс будет лишен не только пользы, но удовольствия.

— Почему же тогда не вымерли? Да тут, поди, оплодотворяемость раз в столетие.

— Потому что liebe, во-первых, могут жить и рожать в сроках, превышающих человеческий. Во-вторых, это блуждающий ген, действительно срабатывающий раз в столетие. Они могут себе позволить не рождаться в каждом приплоде. Раз в два-три поколения появляется в семье какая-нибудь умная и красивая отщепенка… и никто не думает, что с ней не так. Всё так. Просто она не их рода. Liebe обречена проснуться, вопрос только в возрасте, когда это произойдет. Происходит довольно редко, я не встречал ни одной.

— И поэтому не узнал.

— В том числе поэтому, да.

— А если бы узнал?

— Если бы, если бы. Тут уже не о чем говорить.

Это было похоже на кроличью нору, расширяющуюся по мере того, как в нее летишь. Очень неприятное чувство. Но Грушецкий никак не мог отделаться от вопроса, что именно предпринял бы Новак, если бы встретился с Элой — той Элой, какой она стала. Вдруг еще можно было как-то вернуть ее себе самой… напрасная, напрасная надежда. Но щемило.

— Базовое правило — присутствие проявленного хищнеца видно и ощутимо. Она такой не была.

— Ты просто не видел, — и Новак с немалым изумлением увидал, как Гонза Грушецкий закостеневает лицом. — Ты просто не видел ее… такой.

— Я ж тебе говорил: позвать…

И Новак вздохнул — с умеренным сожалением. Грушецкий встряхнулся, усилием воли сфокусировал взгляд на энтомологе:

— Продолжай… А если они… непроявленные, для стороннего человека как это все будет выглядеть? Что будешь чувствовать? Как это понять?

— Чувствовать ты уже чувствуешь, а убедиться, подтвердить впечатление можно по косвенным признакам. По истощенности жертвы хищнеца, если у тебя есть подозрение, что данного человечка используют как ресурс. Используют грубо, а не как ты обычно. Ну, там нарушение сна, потеря веса, панические атаки, депрессия — это все частые случаи симптомов, которые проявляются, когда биологический человек сожительствует с инсектопаразитом.

— Если по этому судить, так примерно половина народу…

— Так я же и говорю.

— Что, серьезно, каждый второй?!

— Не, ну зачем. Каждый пятый… десятый — в лучшем случае. Пять белковых тел вполне способны прокормить одного хищнеца. Если он не зарвется, конечно.

— А если зарвется?

— Тогда мы имеем серийных убийц.

— Есть сообщества, полностью от них свободные?

— Есть. Есть и такие, где их мало сравнительно с общей массой. Но ты пойми, — Новак снова легко вздохнул, — среда, где нет хищнецов, для последних — идеальная питательная культура, санаторий, они будут стремиться проникнуть туда любой ценой. И проникают.

— Они все одинаково вредны?

— Это все равно что сказать — все люди одинаково вредны. Ок, — осклабился он, — люди вредны, ладно. Но общение двух видов не всегда полезно для людей, скажем так. Иногда бывает безвредным, иногда травмирующим, иногда фатальным. Именно потому я и сказал, что тебе не повезло напороться на liebe, это самый сложный вариант.

— Самые сложные бывают среди самцов?

— Бывают. Но ты не из них. Иначе я бы с тобой не разговаривал.

— В смысле…

— Да, именно в этом. Ликвидировал бы. Вернемся к началу, Гонза. Выживать должны наименее опасные паразиты. Сложных самцов надо убирать сразу, как только становится понятна их проявленность. Иначе они передадут не нужный нам генетический материал дальше…

— Нам — это кому?

— Энтомологам. Мы присматриваем, Гонза. Я же сказал. Ты что-то рассеян…

Ликвидировал бы. То есть, они приятельствовали лет десять, и все это время пухленький миляга ростом на треть ниже Грушецкого просто приглядывался, чем бы его надежно травануть, как таракана? Прелестно. Ничего личного. Очень в духе излагаемого им концепта. Выдохнул, повторил как заклинание:

— Продолжай. Все ли… инсектопаразиты одинаково вредны? Про меня и про нее ты рассказал, но есть же другие.

— Других полно. Обычное дело для энтомолога: я ничего не знаю про огромное количество видов, которые живут вокруг нас, даже вполне заметных. Вдобавок появляются всё новые. И, как ты понимаешь, ставить меня в известность им невыгодно… Слепни — медноголовые, договориться с ними нельзя, туповаты. Идеальны в пунктах переливания крови, имеют природный коагулянт, который позволяет крови вытекать свободней, не свертываясь… Если у медсестрички рука легкая, имеет смысл присмотреться к ней повнимательней. Оводы — они умело встраиваются в человеческие религиозные конфессии или практикуют репродуктивное насилие… помещают в своего партнера одну личинку за другой. Есть виды, пожирающие собственный приплод. Вот эти деспотичные отцы, токсичные матери — это всё сюда. Живое питается живым. Самые интересные и духоподъемные истории всегда связаны с пищевыми отношениями. А самые честные — моногамные жуки-могильщики, они пользуются мертвым, не трогая живое. Не понимаю, кстати, почему так страшит