Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

5

Обо всем этом я, естественно, не сказал Густаву Бранденбургу ни слова. Когда он спросил «Что с Карин!», я ответил, пожав плечами, лишь «Ничего особенного. То же, что всегда».

— Проклятье, — сказал Густав, опять переходя на другой, отеческий тон. — Эта баба еще доведет тебя до могилы, Роберт.

— А, брось ты, — сказал я.

— И бросать нечего! Я тебе всегда это говорил! Сколько времени мы знаем друг друга? Девятнадцать лет. Девятнадцать лет, дружище! Я был твоим свидетелем, помнишь, тогда, десять лет назад, в тот злосчастный день в ноябре? Я стоял позади тебя в Бюро записи актов гражданского состояния, и тамошний служащий спросил, по своей ли охоте и так далее, и я сказал громко, так что все слышали, — плевать мне было на них, — я сказал: «Скажи «нет», Роберт, ради Бога скажи «нет»!» Сказал я это или нет?

— Ты это сказал.

— А потом — потом из-за этого был миленький скандальчик, или его не было?

— Ладно, кончай. Да, был скандал, все было, как ты говоришь.

— Но ты-то не сказал «нет», ты сказал «да». Я твою женушку уже тогда раскусил. Смазливенькая. Хорошая хозяйка. Не слишком умна. Тебя не понимает. И никогда не понимала. Ненавидит твою работу. И всегда ненавидела. Мещаночка с романтическим привкусом. Дружище, да разве можно так коверкать свою жизнь? Наверняка у тебя в то время член стоял торчком до пупа, больше объяснить и нечем.

— Так оно и было, — сказал я, а сам подумал, что мне придется ему уступить, придется не портить ему настроение и взяться за это задание. Как-никак, смогу удрать от Карин, а это уже кое-что. Видите ли, в моем состоянии хватаешься за соломинку. — Просто она возбуждала мою похоть.

— Но ведь ты по пьянке как-то рассказывал мне, что она ломалась и строила из себя Бог знает что, когда ты предлагал ей в постели слегка изощренные позы.

— Так это разжигало меня еще пуще! Да под конец она и сама всякий раз пылала и млела. Разве тебе непонятно?

— Значит, обман, обман и еще раз обман, — сказал Густав. — Ты на десять лет старше ее. Так что должен бы знать, что на такую бабу аппетит скоро пройдет. Да и вообще на всякую. Ведь вот я — почему не женился? Я беру, что мне нужно и когда нужно, а потом — пошла вон, и весь разговор!

— Так то ты, — вставил я.

— Что значит «то ты»? Послушай Роберт, ты еще не старик. Поезд еще не ушел. Тебе необходимо круто все поменять. Брось ты эту Карин, я талдычу тебе это уж сколько лет. Ясное дело, нынче утром она опять мылила тебе шею. И не мотай головой, мылила, я точно знаю, по тебе вижу, я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь!

«Ой ли?» подумал я.

— Ну, ладно, — уступил я. — Опять была сцена. Отвратительная. — Я встал со стула и рассмеялся. — Понимаешь, Густав, я просто растерялся в первый момент. А на самом деле мне весьма кстати сейчас отправиться в Канны, даже более, чем кстати! Хоть скроюсь с ее глаз. Я всегда радуюсь, когда ты меня куда-нибудь посылаешь.

Он недоуменно посмотрел на меня.

— Но это не решение вопроса, — промычал он, роняя на рубашку попкорн. — Ну, прекрасно, ты, значит, берешься за это дело. Я рад. В самом деле очень рад. Но ведь когда-то придется вернуться. И что тогда? Все начнется сначала.

— Нет, — сказал я. С тем же основанием мог бы сказать и «да».

— Решишься ты наконец? Расстанешься с Карин?

— Да, — сказал я. — Я расстанусь с Карин. — Черта лысого я с ней расстанусь. У каждого жизнь дает трещину, у одного раньше, у другого позже, один от нее погибает, другой живет дальше. Вполне можно жить, если от трещины избавиться. Миллионы так и живут, наверняка, многие миллионы. А может, и большинство. Поставили крест на надеждах. Уже и не знают, что это такое: надежда. Да и знать не хотят. И живут себе спокойно. Я тоже успокоюсь, только бы мне укатить в Канны и врач не поднял тревогу. Только бы удрать из дому, который для меня давно уже не дом, и от жены, которая давно уже мне не жена. Конечно, хорошо бы по-другому. Но и так сойдет. И будет тянуться и тянуться, я себя знаю. А вот с заданием я должен справиться, это важно. Свое место в фирме я должен удержать. Должен зарабатывать на жизнь.

Вот что крутилось у меня в голове, пока Густав, теперь уже торопясь, совал мне бумаги и документы, авиабилет и код для шифрограмм, не переставая меня уговаривать и давать мне советы. Но я его не слушал. Я и без него знал, что надо делать. Я это делал уже девятнадцать лет.

6

Доверенного врача нашей фирмы звали доктор Вильгельм Бец, пациентов он принимал в новостройке на Графенбергер Аллее. Доктор Бец был щуплый человечек никак не старше сорока лет. Его льняные, густые и жесткие, волосы были тщательно уложены, и весь он был загорелый, — только что вернулся из отпуска, — и вообще процветал. Он был доверенным врачом трех крупных компаний и имел обширную частную практику среди богатых людей города.

Обследование закончилось. Я сидел напротив доктора за тяжелым письменным столом черного дерева в комнате, служившей ему для бесед с пациентами и обставленной в высшей степени оригинально. Тут было множество африканских скульптур и масок. Маски висели на побеленных стенах, а скульптуры из черного дерева расставлены повсюду на мебели из того же материала. На полу стояло чудище ростом метра в полтора — африканский бог плодородия с полуметровым фаллосом. Но этот фаллос не шел ни в какое сравнение со вторым, лежавшим на письменном столе и вместе с яйцами представлявшим собою, так сказать, вещь в себе. Доктор Вильгельм Бец то и дело тер его пальцами. Видимо, в силу привычки, свидетельствующей о повышенной сосредоточенности доктора. Перед ним лежали две кардиограммы — сегодняшняя и прошлогодняя. Он долго их рассматривал. Я начал беспокоиться. При пятнадцати приседаниях я довольно сильно задыхался, но все же справился и чувствовал себя, в сущности, весьма сносно. Было около двенадцати, дождь молотил по стеклам больших окон, погода все ухудшалась. Я еще из конторы позвонил Карин, сказал, что сегодня улетаю в Канны и прошу ее упаковать мое белье и костюмы в два чемодана и дорожную сумку. Обычные костюмы и белье, не как для тропиков и даже не легкие летние, поскольку в Каннах еще прохладно, почти как у нас. Это выяснила секретарша Густава. От злости Карин потеряла дар речи и просто положила трубку. Ведь я поклялся ей, что возьму отпуск…

— Что вы сказали? — я очнулся, испуганно вынырнув из потока мыслей. Доктор Бец что-то говорил мне. И теперь серьезно посмотрел на меня, одной рукой поправляя модные очки в черной оправе, другой скребя пальцами по чудовищному фаллосу.

Он спросил:

— У вас бывают очень сильные боли?

— Боли? Да еще очень сильные? У меня? — Мои брови полезли вверх. Значит, что-то там было. Значит, надо ломать комедию, причем основательно. — Вообще никаких болей. Да и с чего бы? Разве что-то не в порядке?

— Об анализе крови — сколько там сахара, холестерина и прочего я пока ничего не могу сказать. Для этого мне нужно сначала посмотреть результаты анализа в лаборатории. Но ваша ЭКГ мне не нравится. Да, совсем не нравится.

И энергично потер пальцами фаллос.

— Как это? Моя последняя ЭКГ…

— Ваша последняя ЭКГ была совершенно в норме.

— Вот видите!

— Но с тех пор прошел год. — Бец встал и начал прохаживаться по комнате. Напротив бога плодородия стояла статуя богини плодородия с круглым, как шар, животом и отвислыми грудями. Доктор Бец лавировал между своими сокровищами, как лыжник при слаломе. — Послушайте, господин Лукас, вам ведь сорок восемь, не так ли?

— Да.

— Это опасный возраст.

Кому ты это говоришь, подумал я.

— Вы много курите, не так ли?

— Довольно много.

— Сколько? Сорок сигарет в день? Пятьдесят?

— Пожалуй все шестьдесят.

— С этим надо кончать. — Он остановился передо мной и говорил мне прямо в лицо. От него пахло мятными таблетками и какой-то дорогой туалетной водой. — Кончать немедленно. Вы вообще должны бросить курить. Ни одной сигареты или чего-то еще. Это нелегко, но я этого требую. Иначе…

Он сделал многозначительную паузу.

— Что «иначе», доктор?

— Иначе вы сможете через год подать прошение о досрочном назначении пенсии. Если, конечно, вам повезет, и вы все еще будете живы.

Я вскочил и при этом столкнулся с ним.

— Что это значит? Неужели ЭКГ так плоха, что вы…

— Садитесь. Ваша ЭКГ плоха. Не катастрофично плоха, но все же очень плоха по сравнению с ЭКГ, снятой в 1971 году. — Он задал мне кучу вопросов, на которые мне надо было бы ответить «да». Он был хороший врач. «Глобаль» не наняла бы бездарного.

— У вас часто бывали приступы?

— Какие приступы?

— Я имею в виду сердечные приступы. Настоящие болевые приступы с обильным потовыделением, затрудненным дыханием и чувством страха, очень сильным чувством страха. — И он опять принялся тереть пальцами настольный фаллос.