Мятежник - Андрей Плеханов

– Это красивые вещи, моя милая, – наставительно произнес Демид. – Люди, которые их изготовили, в полной мере обладали чувством изящного. Кропотливая работа и мастерство, отточенное десятилетиями, – вот о чем думаешь, когда глядишь на все это. Видите ли, девушка, нельзя спешить, когда собираешься создать произведение искусства – будь то картина, роман или просто портсигар с инкрустацией. Спешка – она убивает великое.

– Ну и что ты этим хочешь сказать?

– Не ругай меня, солнышко. Кто знает, может быть, дни жизни моей сочтены, и недолго мне еще осталось наслаждаться маленькими радостями земного существования? Так стоит ли подчинять себя вынужденному распорядку, давить ростки безумной тяги к роскоши? Если мне нравится этот халат – я буду носить его и наслаждаться нежной прохладой шелка из долины Цюйфу, что бы об этом ни думали прочие обитатели мира. – Он почесал мундштуком переносицу. – О чем это я? Да! Послушай, ангел мой, стихи, которые я написал этим чудным утром, наблюдая, как солнце распускает нежные лепестки рассвета над тихою синевою вод. Мне кажется, они потрясут мир...

Он лизнул палец и зашелестел хрупкими страницами блокнота. Лека посмотрела на него с нежностью.

«Милый Демид. Милый мой большой ребенок. Достаточно умный, чтобы позволить себе говорить глупости. Достаточно сильный, чтобы разрешить себе выглядеть слабым. Достаточно уверенный в себе, чтобы вдоволь посмеяться над самим собой. Актер, забывший свою роль, но делающий вид, что знает ее назубок. Ну чем ты поразишь меня сейчас?»

– Ага. Вот! – Демид начал читать стихи нараспев, вкладывая в каждое слово столько мистической томности, что Леке захотелось тут же повалить его на кровать и укусить. Правой рукой декламатор описывал в воздухе сложные кривые, соответствующие тонким извивам его прихотливой души:

Ты помнишь дворец великанов,В бассейне серебряных рыб,Аллеи высоких платановИ башни из каменных глыб.

Как конь золотистый у башен,Играя, вставал на дыбы,И белый чепрак был украшенУзорами тонкой резьбы.

Ты помнишь, у облачных впадинС тобою нашли мы карниз,Где звезды, как горсть виноградин,Стремительно падали вниз.

Теперь, о, скажи, не бледнея,Теперь мы с тобою не те,Быть может, сильней и смелее,Но только чужие мечте.

У нас как точеные руки,Красивы у нас имена,Но мертвой, томительной скукеДуша навсегда отдана.

И мы до сих пор не забыли,Хоть нам и дано забывать.То время, когда мы любили,Когда мы умели летать.

– Ну как? – Дик бросил на Леку взгляд непризнанного гения.

– Великолепно. Просто изумительно. Жаль только, что это не твои стихи. Это ведь Гумилев?

– Да... Тебя не обманешь, солнышко. – Демид сорвал с головы колпак, оторвал у него верхушку и протрубил, как в рупор: – Пурум-пум-пум! Шейк-твист-делла-рум-ба! Мадам, перед вами неудачник! Самый бесталанный балбес в Старом Свете! – Дема тряхнул головой, и светлые волосы его рассыпались по плечам. Обычно он завязывал их в хвост, чтобы скрыть большой рубец на затылке, оставшийся на память о выстреле Леки. Все это служило маскировкой – и отбеленные длинные волосы, и бородка, и неизменные темные очки. Хотя какой в том был прок? Враг чувствовал Демида за тысячи километров, в своем неуклонном преследовании он без труда распознал бы Защитника в любом обличье.

– Демка, милый мой... Ну не расстраивайся. Что из того, что Гумилев успел написать эти стихи до тебя? Это не сделало их хуже. Ничуть.

– А что мне еще остается делать? Душа моя тянется к прекрасному. Пустота внутри меня – она как космос, и нечем ее заполнить. Когда я вижу картины Рафаэля, скульптуры Родена, слушаю музыку Шопена и Чайковского, мне хочется плакать от зависти. Третий десяток лет моей жизни подходит к концу, а чего я достиг? Ремеслу никакому не обучился, предначертания своего не выполнил и вообще забыл, что, собственно говоря, я должен делать. Потерял память в самый неподходящий момент. Бегаю, как крысеныш, спасаю свою жизнь от какого-то Врага, которого и в лицо не знаю. Проматываю деньги – без вкуса, без умения, и не получаю от того никакого удовольствия. Знаешь, что я придумал? Я хочу основать альманах. Подумай сама, сколько непризнанных поэтов влачат жалкое существование, не имеют средств, чтобы мир познакомился с их гениальными стихами! А я, бесталанный транжира, выбрасываю деньги на ветер! Я хочу помочь им.

– И подставлю себя всему свету. «Смотрите на меня! Любуйтесь! Вот он я – богатенький буржуй-меценат! Эй, Табунщик! Ты еще не забыл про меня? Подходи! Бери меня голыми руками!» Обойдешься без альманаха.

– Лека, Лека... – С Демида слетел весь его эстетский лоск. – Как всегда, ушат холодной воды за шиворот. Слушаюсь, мой генерал! Так точно! – Он устало вздохнул и плюхнулся в огромное кресло. – Ты, как всегда, знаешь, что и как делать, заглядываешь в будущее и ставишь Врагу хитроумные капканы. А у меня в памяти – сплошные провалы. Какие-то бездонные пропасти, в которые ухнула вся моя прежняя жизнь. Наверное, ты специально прострелила мне голову? Я ведь помню – ты всегда мечтала, чтобы я снова стал нормальным человеком. Вот и добилась своего. Мои ненормальные способности выпорхнули из меня, словно перепуганные пташки. И получился обычный, безобидный и ничем не выдающийся параноик. Слушай... Ты в самом деле рассказала мне все, что могла?

– Правда. – Лека подошла к Демиду сзади, чтобы он не видел ее лгущих глаз. – Ты ведь и сам мне не слишком много объяснял. Чего же ты хочешь от меня? Все будет хорошо, Демик. – Она наклонилась через спинку кресла к Демиду и обняла его за шею. – Все будет отлично. Вон ты какой красивый, здоровый стал. Ты в отличной физической форме. Вспомни, как я тебя с ложечки поила. Ты лежал бледный и тощий, рукой не мог шевельнуть. Чудил как ненормальный. Я уж думала – все, так и придется провести у твоей постели всю жизнь, пичкать тебя лекарствами. А потом ты начал вдруг все вспоминать – безо всякой помощи. И поправляться. Слава Богу, ты уже начал самостоятельно ходить к тому времени, когда нам пришлось в первый раз убегать от Табунщика.

– Что-то не так. – Руки Демида поползли вверх и забрались девушке под платье. – Это не обычная амнезия. Провалы в моей памяти очень избирательны – кто-то словно ножницами поработал. Вырезал аккуратненько все, что мне не следует знать. Я же помню, что я – Защитник! А кого и от кого защищать – понятия не имею. Знаю, что есть Враг, который готов съесть нас с тапочками, но почему – тоже непонятно. Слушай, ты ведь все знаешь? Не скрывай! Ну?

– Говорю тебе, не знаю я ничего про этого Табунщика, я просто чувствую, что где-то он бродит. У меня прямо мурашки по коже от этого. Ты сам виноват – не рассказывал мне ничего толком. Тренировал меня для какой-то миссии, пудрил мозги почем зря. Вот и результат...

– Врешь! Я все равно тебя перехитрю и все расставлю по своим местам! Я подомну тебя! Я буду сверху!

– Ой, Демка, перестань! – Платье, медленно поднимавшееся под действием хитрых рук Демида, пропутешествовало по ногам, обнажило восхитительные округлости попки, преодолело рубеж тонких, почти невесомых трусиков и вдруг стремительно пробежало по спине и набросилось Леке на голову. Девушка уперлась в спинку кресла коленями и вырвалась из коварных объятий, оставив в руках Демида сущую безделицу – свою одежду. Дик крутанулся вокруг собственной оси, прижал к лицу платье и жадно втянул ноздрями воздух. Затем отбросил черный шелк в сторону, медленно и хищно провел языком по изуродованным губам.

– Дик, что ты опять облизываешься, как тигр?

– Я собираюсь тебя раздеть.

– А что же ты только что сделал?

– Это еще не все. Я сниму с тебя трусики. Я буду делать это медленно, невыносимо медленно – целую вечность. Я буду распускать ниточку за ниточкой, освобождать шелковинки из плена ткани и отпускать на волю...

– Дем, но ведь мы уже утром... Может быть, я не хочу!

– Хочешь. Хочешь. Хочешь. Ты не обманешь меня. Ты не сможешь не захотеть. Я буду заниматься священнодействием раздевания, я буду занят только твоими трусиками и не буду обращать на тебя ни малейшего внимания. Я заставлю тебя извиваться от вожделения, но не дам прикоснуться к себе. Ты будешь тянуться ко мне, ты будешь требовать своего, ты покроешься благоуханной росой, но я не позволю тебе грубо прервать блаженство моего созидания. Ведь спешка убивает прекрасное. И когда я напою тебя, все моря мира покажутся тебе безводными пустынями...

Девушка стояла у открытого окна. Терпкий ветерок внес в комнату запах хвои, смешанный с соленым дыханием моря. Сосны в светло-коричневых солнечных пятнах мерно качали зелеными руками, дирижируя шепотом прибоя. Балтика тихо встречала летнее утро – юное и умытое морем. Мимо окна прошли двое загорелых парней, вооруженных теннисными ракетками. Один из них. погладил себя по груди и показал Леке большой палец. Лека приветливо кивнула ему.