Мои мужчины (сборник) - Виктория Токарева

Хорошо можно написать только то, что прочувствовал на своей шкуре. Пропустил через сердце.

Мои книги хотят читать потому, что каждая женщина за редким исключением переживает подобное.

Недавно я спросила у Данелии:

– Если бы не ты, о чем бы я писала? На что бы жила?

Он ответил:

– Я в доле.

Шутка, но это так. Он – в доле моего успеха и моего благополучия. А кровоподтеки на душе – они проходят. Или не проходят.

Недавно я читала переписку Сергея Довлатова с его другом, писателем Е.

Друг упрекал Довлатова в одном и другом, и наверняка был прав. Е. – человек глубоко нравственный, а у алкоголика Довлатова – плавающая нравственность. Но…

После Довлатова остались его книги, которые перевернули души. А что осталось после Е.? Только то, что он знал Довлатова.

Вершины Данелии: «Не горюй» и «Осенний марафон». Они тоже перевернули душу и остались, остались, не старея и сияя.

Сейчас ему восемьдесят четыре года. Так что напрасно Меричка плакала басом. Он живет, не пьет (завязал) и работает. Снял анимационный фильм, за который получил азиатского «Оскара». Я про такой даже не слышала. Написал книгу, которая стала бестселлером.

Недавно он позвонил мне и спросил:

– У тебя не осталось копии письма?

Имелось в виду то письмо, которое я написала ему на вершине любви.

– А зачем тебе? – удивилась я.

– Оно лежало у меня в выходном костюме, во внутреннем кармане. Я хотел, чтобы меня похоронили вместе с письмом.

– И чего? – не поняла я.

– Письмо пропало. Не понимаю, куда делось?

– Жена нашла и порвала, – догадалась я.

– Что, она по карманам шарит?

– Значит, у письма выросли крылья и оно улетело.

– У тебя не осталось копии?

Данелия меня хорошо знал. Удачные письма я рассматривала как подлинник.

– Я поищу, – пообещала я.

– Только не тяни, – попросил он.

Эту историю я уже написала в отдельном рассказе. Приходится повторяться, но что же делать? Как было, так было…

Письмо может лежать в архиве.

Мой архив на втором этаже. Лестница крутая. Еще грохнусь…

Я постояла возле лестницы и отошла. Что было, то прошло. Или не прошло…

В девятнадцатом веке существовала буква, которая называлась «хер». Она писалась как большой икс. Похерить – значит перечеркнуть крест-накрест.

Перестройка похерила нашу привычную жизнь.

Перестройка разрушила кинопрокат.

Перестройка испортила нацию. Русские стали практичными, как американцы. А где же широкая бескорыстная русская душа?

Сплошные развалины. Но… всплыл следующий мужчина, который протянул мне руку помощи. Это Михаил Сергеевич Горбачев.

Горбачев пришел к власти и привел с собой перестройку. Вся страна уселась перед телевизором. Было интереснее смотреть телевизор, чем жить. Но и жить тоже очень интересно. Толпа превратилась в народ. Запад вздохнул с облегчением. Они боялись русских. Было непонятно, что ждать от Брежнева и его окружения, глубоких мрачных стариков. Они вполне могли выжить из ума и шибануть атомной бомбой. А Михаил Сергеевич с женой Раисой Максимовной производили благоприятное впечатление: в расцвете лет, улыбающиеся, адекватные.

Возник интерес к нашей культуре, литературе.

Меня пригласили во Франкфурт на книжную ярмарку. Пригласили также писателей Чингиза Айтматова и Фазиля Искандера. Я была польщена. Один и другой – классики. А я… как говорится: куда конь с копытом, туда рак с клешней.

Тем не менее я приехала на ярмарку и увидела на стенде три свои книги, толщиной в кирпич, в немецком переводе. Книги были в суперобложках: розовой, желтой и красной. Обложки яркие, блестящие, как леденцы. Их хотелось лизнуть. Эти книги выпустило издательство ГДР (название забыла).

Я полюбовалась обложками, а потом спросила у немца, который распоряжался на стенде:

– У ме д'аржан?

Я спросила по-французски, потому что не знала никакого другого языка.

– Не понял, – ответил немец по-русски. (Это был немец из ГДР, русский им преподавали в школе.)

– Где мои деньги? – перевела я.

Он помолчал, а потом сказал:

– Вы, конечно, заслужили деньги, но мы полностью заплатили вашему агентству по авторским правам. У нас с ними договор.

– А я? Это мимо меня?

– Они должны были заплатить вам процент. Вернее, себе взять процент.

– А какой процент? – уточнила я.

– У нас на Западе агент берет себе пятнадцать-двадцать процентов.

– Значит, автор получает восемьдесят процентов?

– У нас – да. А у вас – не знаю.

Я вдруг вспомнила, что мне приходили какие-то денежки (они назывались чеки), на которые я в магазине «Березка» купила себе босоножки. И бритву «Жиллет» для мужа. И это всё. А куда ушли остальные д'аржан?

Я вернулась в Москву и позвонила в ВААП – агентство по авторским правам. Спросила на чистом русском языке:

– Где мои деньги?

– Сейчас, – ответила девушка-секретарь. Видимо, с кем-то соединила.

– Да! – с генеральским раздражением отозвался какой-то мужик.

– Я была на ярмарке во Франкфурте, видела свои книги, – сообщила я.

– И что с того? – спросил мужик.

– Где мои деньги? – простодушно поинтересовалась я.

– Что еще за вопросы? – обозлился мужик.

– Дядя, я тебя не боюсь, – отозвалась я.

Мужик помолчал. Мужик привык, что его боятся. А тут не боялись. Странно.

– Чего надо? – спросил он помягче.

– Пришлите мне распечатку. Я хочу знать свои доходы.

Мужик молчал.

– Вы меня поняли? – проверила я.

Мужик решил со мной не связываться. Мало ли, кто я такая и откуда…

Но дело в перестройке. Начальники больше не были опасны и безнаказанны. Под каждым качалось его кресло.

Через неделю я получила распечатку. Я изучила цифры и поняла: восемьдесят процентов берет ВААП, а двадцать остается мне.

Я позвонила писателю Сереже Каледину. Его повесть «Смиренное кладбище» обошла весь мир.

– Это грабеж, – сказала я Сереже.

– А ты как думала? Им ведь тоже нужна валюта.

– Кому «им»?

– Начальникам. Они своих детей на сафари посылают.

– Зачем?

– Охотиться.

– Почему дети начальников должны охотиться на мои деньги? У меня свои дети есть.

– А что бы ты хотела?

– Справедливости.

– В этой стране справедливости не было никогда.

– Ты бы хотел жить в другой стране? – спросила я.

– Нет. Но я хотел бы навести порядок у себя дома. Поняла?

А что тут непонятного. Я тоже не могу жить нигде, кроме своей страны. В эмиграции я – гость. А как гласит немецкая пословица: «гость на другой день плохо пахнет».

Я перезвонила в ВААП.

Трубку снял другой мужик, более интеллигентный.

Я спросила:

– А почему вы берете такой высокий процент?

– У нас прогрессивный налог, – объяснил чиновник. – Чем более издаваемый писатель, тем больший процент мы с него снимаем.

Самыми издаваемыми были братья Стругацкие. Значит, если с меня брали восемьдесят процентов, то с них сто один процент. Значит, они должны были еще доплачивать ВААП.

Все ясно. Я положила трубку.

Сергей Каледин и еще несколько писателей написали в ВААП письма, в которых отказывались от их посреднических услуг.

«Вы получаете свои деньги за вид из окна», – обвиняла Татьяна Толстая, которая была непримирима и расцветала в борьбе.

Я – человек неконфликтный. И трусливый. «Трусоват был Ваня бедный». Но работать на чужих детей мне тоже не светило.

Я просто тихо ушла от ВААП и стала заключать договора напрямую.

В Москве проходила Московская книжная ярмарка. Съехались все крупные зарубежные издательства.

Мне позвонил домой некий Миша из иностранного отдела и сказал:

– Тебя ищет швейцарское издательство «Диогенес». Можно дать твой телефон?

– Естественно, – разрешила я.

Дальше идут совпадения, которые не бывают случайными. Это провидение Господне.

Как раз в эти дни у меня в доме гостила славистка Ангелика, приехавшая из Германии.

Представители «Диогенес» позвонили. Я передала трубку Ангелике, она с ними лихо договорилась о встрече и продиктовала мой адрес.

Представители «Диогенес» явились в назначенное время. Это были три молодые женщины.

Я ослепла. Какие лица… Какие одежды… Не выпендрежные, ни в коем случае. Всё очень скромно, сдержанно и дорого. Скромная роскошь буржуазии.

Лица – красивые от природы, поскольку хозяин издательства – мужчина, и ему хочется лицезреть красивых, а не косорылых. Еще я отметила цвет лица: кожа чистая, как будто промытая живой водой. Но это не вода, а еда. Они правильно питались: свежие продукты и много витаминов. От молодых женщин веяло другой жизнью.

Я провела гостей на кухню. Здесь же стоял мой раздолбанный телефон. Накануне он у меня упал и развалился на куски, хотя продолжал работать.