Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

И так далее, и тому подобное. С красочными деталями.

Я молча сидела в своем углу, делала вид, что страшно занята – с умным видом перебирала бумажки, слушала историю любви Нашего Жоры и богатой наследницы. Больше всего мне хотелось бросить все к чертовой матери и рвануть к Танечке Сидоровой. Не позвонить, а побежать. Какой там стыд, когда так больно! Припасть к ее груди и… и… завыть с горя. И еще от любви – не могла я забыть Жору! «Танька, – сказала бы я, – как же мне паршиво! Ты одна меня понимаешь!» И Танечка ляпнула бы в ответ очередную глупость, вроде того, что нужно бороться за свою любовь и не сдаваться, и попробовать отвоевать его обратно… как-нибудь. Например, пойти в цирковые наездницы. Или выиграть в лотерею пару миллионов. Судьба помогает смелым, сказала бы Татьяна. Тебе следует позвонить ему и спросить… Или нет, случайно попасться навстречу и сказать непринужденно… ну, что-нибудь вроде: «Привет, Жора, как жизнь?» И засмеяться весело, чтобы он понял, что ты ни капельки не переживаешь, что для тебя это было всего лишь короткое приключение, что он тебе по фигу, одним словом. Ты знаешь, скажет Татьяна, их больше всего задевает равнодушие, тем более таких, как Жора, который весь из себя павлин и нарцисс. То ты горела, а то вдруг остыла – проходишь мимо с равнодушным и веселым «привет»! Он задумается, глядя тебе вслед, вот увидишь, и позвонит или будет ожидать после работы. А ты скажешь, извини, Жора, я спешу… у меня другие планы на вечер. И если бы этот твой сосед, программист, подъехал на машине… У него есть машина? Ну, как в том старом фильме – ты садишься в шикарную машину, а тут Жора с разинутым ртом! Представляешь?

Представляю. То есть не представляю – Жора не разевает рта. Танечка есть Танечка. Она не живет, а витает где-то там наверху. Недаром театральный художник Гриша изобразил ее в виде ангела в перине. О реальной жизни она имеет такое же представление, как я о бухгалтерском учете, хотя и числюсь старшим экономистом. Но нельзя не заметить, что иногда Татьяна попадает в десятку… что для меня абсолютно непостижимо. Из нас двоих я практичнее и реалистичнее, как мне кажется… да ладно, тут все свои. Ее попадания в десятку для меня просто загадка. И сразу мысль закрадывается, что жизнь, видимо, банальнее, чем нам представляется, а значит, нужно жить под девизом «будь проще». Как вам, например, ее вчерашняя фраза о Жоре с женщиной в руке? Вернее, с ее рукой в руке. Уму непостижимо! Куда там астрологу из телевизора с его прогнозами!

Хотя, с другой стороны, а что тут, собственно, такого удивительного? Жора за руку с другой… Да у него каждый день другие!

Я вздыхаю. После воображаемого разговора с Татьяной мне становится немного легче. Тем более что коллектив, обсудив и наверстав упущенное за два дня разлуки, погружается в работу. Мягко мерцают экраны компьютеров, цикадами стрекочут клавиши, шелестит бумага в негромко урчащем большом принтере в углу комнаты.

Я оформила четыре письма с деловыми предложениями, от которых, даже если их одобрят наверху, все равно ничего не изменится. Вместо обеда в нашем союзном кафе вышла на улицу и пошла куда глаза глядят.

Сероватый нерешительный день стоял вокруг. Пахло дождем. Звуки шагов и машин превратились в мягкий вкрадчивый шелест. Я добрела до парка. Везде пусто – никто не ходит в парк по понедельникам. Села на влажную скамейку. Деревья почти облетели, и сейчас последние багрово-красные листья, планируя, враскачку опускались с кленов на землю при полнейшем безветрии. Они были похожи на больших задумчивых бабочек.

Уехать бы… На Дальний Восток, к родителям. Выйти замуж за капитана корабля и ждать его из плавания. Воспитывать детей. Пойти работать в школу учителем иностранного… Вот уж нет! В школу я не вернусь. Переводчицей если бы… И плавать с мужем. Увы. Не выйдет – в море меня укачивает. Остается сидеть дома, смотреть телевизор, сплетничать, обмениваться кулинарными рецептами с соседками. Солить грибы, мариновать помидоры, закатывать компоты… Ужас!

А чего же ты хочешь? Чего хочет молодой, неизбалованный, одинокий старший экономист? Чего не хватает ему в жизни для полного счастья? То есть ей. Ну… так сразу и не ответишь. Хотя… с другой стороны, чего ж тут долго раздумывать? Праздника! И любви. А также фейерверка, золотого конфетти и музыки. А еще процокать каблуками мимо Жоры, небрежно волоча за собой бесценные меха… Обдать его облаком парфюма от Жана Пату и… и… попросить огонька. Прищуриться, втянуть дым от длинной сигареты в золотом мундштуке и выпустить сизое облако ему в лицо. Не дожидаясь, пока он прокашляется, уйти вдаль, красиво покачивая бедрами, и раствориться в сиреневом тумане.

– Что задумалась, красавица? – услышала я сипловатый голос с растянутыми гласными. – Что печалишься?

Я вздрогнула и повернула голову. Рядом со мной на скамейке сидела молодая красотка-цыганка в многоярусных пестрых юбках и монистах, смотрела прозрачными глазами цвета стоячей болотной воды с прозеленью, ухмылялась однобоко и загадочно. Я так задумалась, что пропустила момент ее появления на сцене.

– У меня нет денег, – предупредила я, чтобы она не теряла времени даром. – И вообще, мне пора. – Я пасую перед нахальством и приставучестью этого племени.

– Разве я прошу денег? – Она как будто бы даже обиделась. – Разве я не вижу, что ты безденежная?

Замечание цыганки показалось мне обидным, и я чуть было не стала доказывать, что денежная. Исключительно для понта, так как денег у меня все-таки не было.

– Дай руку, – сказала вдруг она, протягивая свою смуглую и не особенно чистую ладонь.

– Не нужно, – я поднялась со скамейки, но она схватила меня за руку и заставила снова сесть. Я оглянулась – парк был пуст, помощи ждать было неоткуда.

– Не бойся! – Цыганка придвинулась поближе. – Не съем. Слушай, что будет! – Улыбка ее напоминала оскал хищного зверя – сияли снежной белизны зубы, явственно обозначились два острых верхних клыка. Пятна румянца горели на высоких коричневых скулах. – Не упусти фортуну!

– Какую фортуну? – пролепетала я, чувствуя, что вязну, как муха, в ее бессовестных зенках.

– Большую! Сними паутину!

– Какую паутину? – Страх, щекоча лапками, многоножкой пополз вниз по спине.

– Которая застит глаза, – объяснила цыганка. – Открой! И не бойся! Фартовая ты… даже завидно. Но не упусти! Поняла?

– Какой фарт? Что поняла? – бормотала я. Цыганка ввергала меня в состояние липкого обморочного страха.

– Жди! – Она сжала мою руку. – Но смотри… Спроси сердце, чего хочет. Не продешеви! – С этими словами она поднялась, юбки крутнулись веером, звякнули мониста. – Э-э-э-х! – воскликнула она, потягиваясь. – Хорошо-то как! Зима скоро, снегом заметет. Двинемся на юга. Помни, красавица, кто спознается с чертями, узнает и ангелов!

И завихрилась по аллее своими юбками, только ее и видели. Исчезла, как растворилась, среди ярких кленов. Я почти лежала на скамейке, постепенно приходя в себя. Сердце колотилось, во рту пересохло, ладонь все еще чувствовала сильное прощальное пожатие ее жесткой руки. Цыганка появилась ниоткуда, как чужеродное тело, вроде метеорита или болида, сверкнула, ослепила, обдала мороком и исчезла.

Что же она все-таки сказала? Я попыталась вспомнить – что-то про чертей и ангелов. Бессмыслица какая-то. Жди, сказала она. Не упусти свой фарт. Спроси свое сердце. О чем? И еще – не продешеви! Последнее показалось мне самым бессмысленным из всего ее предсказания. Не продешеви!

Минут через десять я настолько оклемалась, что могла уже встать со скамейки. Колени, правда, еще мелко дрожали, и спина была влажной, но это были уже мелочи. Я вышла из парка и пошла вниз по улице. Остановилась у арки-входа в родное учреждение, прислонилась плечом к стене дома. Я не могла заставить себя сделать шаг под арку. От мысли, что через минуту я увижу коллег, у меня свело челюсти. Я не могла вернуться туда! Не могла! Хватит с меня их сплетен, дурацких разговоров, бессмысленной отупляющей работы и писем, которые никто не читает. Хватит хмурой физиономии моей начальницы и одуряющего запаха ее французского парфюма…

Я изо всей силы хватила кулаком по каменной стене, вскрикнула от боли и заплакала. Слезы градом катились по щекам, оставляя холодные дорожки. Я плакала самозабвенно, с удовольствием. Как это я раньше не догадалась поплакать всласть? Домой! И позвонить Зинке, что внезапно заболела. Или не звонить – пусть теряются в догадках, что у меня произошло. И никогда больше не возвращаться. Никогда!

Домой я отправилась пешком, не торопясь, глазея на витрины по пути. Часа через полтора я, наконец, добралась. Настроение было хуже некуда, и я уже жалела, что не вернулась в Союз. Уходить нужно, имея запасной аэродром. Работа в наше время на улице не валяется. Старших экономистов с шестимесячным образованием в природе хоть пруд пруди.