Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

казаться влюбленным, пока не приходило время по-настоящему открыть сердце. Тогда, ничего не зная о подлинной любви, он терпел крах. Однако ухаживать он мог очень искусно и уже продвинулся довольно далеко, а Мари Мельмотт до сих пор его не раскусила. Ей он казался божеством. Если бы ей разрешили принять ухаживания сэра Феликса Карбери и выйти за него замуж, она воображала бы себя счастливицей.

– Как хорошо вы танцуете, – сказал сэр Феликс, как только отдышался.

– Правда? – Она говорила с легким иностранным акцентом, довольно милым. – Мне никто этого не говорил. Но со мной никто обо мне не говорит.

– Я хотел бы рассказать вам о вас все, от начала и до конца.

– Но вы меня совсем не знаете.

– Я бы узнал. И я могу сделать некоторые догадки. Я расскажу, что вам понравилось бы больше всего на свете.

– Что же?

– Человек, которому вы нравитесь больше всего на свете.

– Ах, да, но как знать, кто это?

– Чтобы узнать, надо верить, мисс Мельмотт.

– Так ничего не узнаешь. Если девушка скажет, что я ей нравлюсь больше всего на свете, я не узнаю, правду ли она говорит, пока не проверю.

– А если это скажет джентльмен?

– Я не поверю ему и на грош и даже проверять не стану. Но мне хотелось бы иметь другом девушку, которую я буду любить… о, в десять раз больше, чем себя.

– Я тоже.

– Разве у вас нет лучшего друга?

– Я про девушку, которую мог бы любить… о, в десять раз больше, чем себя.

– Теперь вы надо мной смеетесь, сэр Феликс, – сказала мисс Мельмотт.

– Интересно, что-нибудь из этого выйдет? – проговорил Пол Монтегю, обращаясь к мисс Карбери.

Они вернулись в гостиную и наблюдали заигрывания баронета.

– Вы про Феликса и мисс Мельмотт? Мне гадко о таком думать, мистер Монтегю.

– Для него это было бы большой удачей.

– Жениться на дочери вульгарных людей только потому, что она богата? Он не может любить ее по-настоящему – из-за денег.

– Но деньги ему так нужны! На мой взгляд, у Феликса нет иного способа занять место в жизни, кроме как жениться на деньгах!

– Какие ужасные слова вы говорите.

– Но разве это не правда? Он себя разорил.

– Ох, мистер Монтегю.

– И разорит вас и вашу мать.

– Я о себе не думаю.

– Зато думают другие. – Произнося эти слова, он не смотрел на собеседницу, но говорил сквозь зубы, как будто злится и на нее, и на себя.

– Я не ждала, что вы будете так жестоко говорить о Феликсе.

– Я не говорю о нем жестоко, мисс Карбери. Я не сказал, что он сам виноват. Он из тех, кто рожден тратить, а поскольку у этой девицы много денег, пожалуй, для него будет благом на ней жениться. Будь у Феликса двадцать тысяч годовых, все бы считали его лучшим малым на свете.

Впрочем, тут мистер Пол Монтегю показал, что плохо разбирается в людях. Будь сэр Феликс богат или беден, общество, при всей своей испорченности, никогда не назвало бы его славным малым.

Леди Карбери уже полчаса сидела в одиночестве под мраморным бюстом, когда с радостью увидела идущего к ней мистера Фердинанда Альфа.

– Вы здесь? – спросила она.

– Почему нет? Мельмотт и я – оба искатели счастья.

– Я бы думала, что для вас здесь мало занятного.

– Здесь есть вы, а кроме того, герцогини с дочерями без счета. Ждут принца Георга!

– Правда?

– И здесь уже Легг Уилсон из министерства по делам Индии. Я говорил с ним в какой-то усыпанной самоцветами куще по пути сюда, меньше пяти минут назад. Бал вполне удался. Вы не думаете, что все это очень мило, леди Карбери?

– Я не знаю, шутите вы или говорите всерьез.

– Я никогда не шучу. Я говорю, что тут очень мило. Эти люди тратят тысячи тысяч, чтобы угодить вам, мне и другим, а взамен хотят лишь немного одобрения.

– Намерены ли вы их одобрить?

– Я их одобряю.

– Ах, но одобрение «Вечерней кафедры»! Намерены ли вы одобрить их печатно?

– Не в наших правилах публиковать список гостей и расписывать дамские наряды. Возможно, для нашего гостеприимного хозяина лучше, чтобы газеты обходили его молчанием.

– И вы будете очень суровы ко мне, мистер Альф? – спросила дама после недолгого молчания.

– Мы ни к кому не бываем суровы, леди Карбери. А вот и принц. Они все-таки его заманили. И что они будут с ним делать? О, заставят танцевать с наследницей. Бедная наследница!

– Бедный принц! – воскликнула леди Карбери.

– Ничего подобного. Она довольно милая девушка, и его ничто не стеснит. Но как ей, бедняжке, говорить с особой королевской крови?

Мари и впрямь можно было посочувствовать. Принца ввели в зал, где она по-прежнему слушала Феликса Карбери, и сказали, что сейчас она будет танцевать с членом королевской фамилии. Представили их друг другу очень быстро и по-деловому. Майлз Грендолл вошел первым и отыскал жертву женского пола, герцогиня последовала за жертвой мужского пола. Мадам Мельмотт, которая от усталости чуть не падала с ног, семенила следом, но ее к делу не допустили. Оркестр заиграл галоп, но тут же умолк, к большому замешательству танцующих. Через две минуты Майлз Грендолл составил пары. Он танцевал с тетушкой, герцогиней, напротив Мари и принца, пока, в середине кадрили, не разыскали Легга Уилсона и не отправили ему на смену. Лорд Бантингфорд уехал, но остались две дочери герцогини; их быстро отыскали. Сэру Феликсу Карбери, который вышел и лицом, и родом, доверили вести одну, лорду Грасслоку – другую. Были еще четыре пары, все из титулованных гостей, поскольку с самого начала задумывалось, что этот танец осветит пресса – если не «Вечерняя кафедра», то какая-нибудь менее солидная ежедневная газета. В доме присутствовал платный репортер, готовый бежать в редакцию со списком, как только танец станет свершившимся фактом. Сам принц не совсем понимал, зачем он здесь, но те, кто направлял его жизнь, направили ее сейчас таким образом. Он, вероятно, не знал о выкупленных из залога бриллиантах и о значительном пожертвовании на больницу Святого Георгия, которое выудили у мистера Мельмотта в качестве довеска. Бедняжка Мари чувствовала, что испытание свыше ее сил, и, судя по виду, сбежала бы, если б могла. Однако все закончилось быстро и было не так уж мучительно. Принц говорил по слову-два между каждой фигурой танца и вроде бы не ждал ответа. Он был приучен обходиться короткими фразами, дабы облегчить бремя собственного величия тем, кого им сейчас одаривает. Как только кадриль закончилась, ему позволили