Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах - Леопольд фон Захер-Мазох

Он же приходил снова и снова, он из вечера в вечер умножал собой ее придворную свиту в театральной ложе и вскоре уже ежедневно присутствовал на утренних приемах. Он ухаживал за ней, оказывал ей сотни мелких услуг, любовался ею, однако остерегался к ней привязываться.

Она тотчас заметила это, ибо была умна и обладала даром читать в людских душах. Поведение Сергея в ее глазах стало дополнительным стимулом для того, чтобы постараться запрячь его в свою триумфальную колесницу. Началась увлекательная игра между красивой женщиной, пытавшейся его поймать, и ее новым почитателем, который, понимая это, упорно от нее ускользал. Не один раз Сергей чувствовал, что вот-вот станет безвольной добычей ее колдовских чар, — когда каштановые волосы Зиновии, казалось бы, случайно рассыпались у нее по плечам пышным хаосом темных петель, каждая из которых была ловушкой для сердец; когда она розовыми пальчиками перебирала локоны, словно сплетая таинственную сеть, или вела сладкозвучные речи и говорила слова, каждое из которых было многократно испытанной приманкой, теперь подброшенной именно ему.

Она постоянно украшала себя черными мушками — так по горностаевой шубе рассыпают черные хвостики, чтобы заставить мех сиять еще ослепительнее. За этими мушками во всякое время сидел в засаде бесенок, вооруженный луком Амура, однако стрелы его лишь слегка задевали Сергея, но наповал не сражали.

Однажды утром внезапно наступила осень, та несносно угрюмая осень, которая сечет землю мокрыми розгами и которую неизменно сопровождают три богини мести: Кашель, Насморк и Ревматизм. Выдался первый дождливый день, мерзкий, холодный и ветреный. На улице было зябко, а д´ома — точно в снег и мороз. Сергей выбрался из постели только к полудню, пообедал в гостинице и затем снова вернулся домой, где его встретила стылая комната. Что было делать? Сергей сразу затосковал по Зиновии, как по огню, который мог бы согреть. Он тщательно привел себя в порядок и покатил к ней.

Ее, странным образом, не оказалось на месте, но, как ему сообщили, она должна была с минуты на минуту вернуться. Камеристка провела Сергея в маленький салон и оставила наедине с его мечтами. Некоторое время он оцепенело смотрел на приветливое пламя маленького камина, затем снова поднялся, отодвинул в сторону дверной занавес и впервые заглянул в будуар Зиновии. Полог над кроватью был опущен, будто за ним покоится чародейка — в мягких подушках, на пятнистой тигровой шкуре. В этом феерическом помещении все было словно окрашено кровью или жаром вечерней зари. Стены покрыты красными обоями, красная штофная ткань приглушает свет, проникающий в окно и тяжелым, массивным пятном лежащий на полу у входа. Красные волшебные цветы, казалось, вырастали непосредственно из ковра, обвивая низкую оттоманку и маленькие стулья. На спинку одного была небрежно брошена кацавейка — меховая кофта из пурпурного бархата, — а прямо посреди комнаты почти вызывающе стояла пара красных бархатных туфелек.

Сергей тихонько вступил в этот посвященный красоте храм. Портьеры за ним с мягким шелестом сомкнулись, будто поверхность воды, в которую никса[23] только что утянула свою добычу. Он подошел к стулу с кацавейкой и за край приподнял ее, так что золотистый соболь, которым она была подбита и оторочена, медленно стек на сиденье. Тяжелая, мягкая пушнина, казалось, ополчилась против него тысячами своих ворсинок и таким же несметным числом малюсеньких золотых копий в руках невидимых эльфов. От меха поднялась струя дурманящего, наркотического аромата, а когда Сергей инстинктивно его погладил, тот затрещал у него под ладонью электрическими разрядами. Под нарастающим воздействием какой-то незримой магии Сергей поднял с полу одну из бархатных туфелек и с немым восхищением принялся ее рассматривать. В этот момент сладкий смех неожиданно вырвал его из упоительной грезы, и перед ним предстала сама чаровница. К огненной красноте, господствующей во всем помещении, добавился яркий румянец, заливший ей лицо, и сейчас, в миг минутного замешательства и смущения, Зиновия была гораздо опаснее, нежели тогда, когда она, мастерица кокетства, сознательно пускала в ход все свои уловки. Пламя страсти уже грозило охватить и Сергея, однако к ней опять вернулось лукаво-проказливое настроение, а к нему соответственно — благоразумие.

— Ага, вот я вас и застукала, мой каменный гость, — воскликнула она, погрозив пальцем, — больше вы от меня не ускользнете, но сейчас — быстро марш отсюда! Я промокла до нитки, будто принесла с собой целую дождевую тучу, и мне нужно переодеться. Так что марш отсюда, преступник!

Когда Сергей безропотно покинул комнату, Зиновия опять начала смеяться, и он еще долго слышал этот серебристый смех, так долго, пока она не завершила свой туалет. Затем она позвала его, и, с готовностью последовав ее приглашению, он обнаружил молодую женщину лежащей на оттоманке; она по-прежнему смеялась. Сейчас на ней был пеньюар из красного шелка, а волосы стягивала лента такого же цвета.

— Прежде всего подбросьте в камин дров, — молвила она, — а потом подайте мне кацавейку.

Она поднялась и стала расхаживать по будуару. Сергей разворошил огонь и положил в камин большое полено.

— Мне зябко, — нетерпеливо передернув плечами, сказала Зиновия, — поторопитесь, мой друг, пожалуйста.

После того как он подал ей кацавейку и дорогой соболий мех тепло и мягко обнял ее царственную фигуру, она опустилась на стул у камина, взглянула на Сергея и снова рассмеялась.

— Итак, все-таки влюблены?

— Влюблен? Да, — откликнулся Сергей, — но любить вас я не хочу.

— Это почему ж не хотите?

Зиновия вмиг посерьезнела и медленно подняла на Сергея чудесные темно-голубые глаза, в которых отражалось сказочное мерцание лунной ночи.

— Потому что сегодня я больше не бонвиван, — ответил Сергей, — а вы — женщина, которую можно обожать, но которой нельзя дарить свое сердце.

— Как плохо вы обо мне думаете!

— Напротив, я о вас самого лучшего мнения, — спешно проговорил он, — но мне не хотелось бы оказаться вашей игрушкой, ибо теперь я вас знаю, вы поступите с ней как ребенок. Пока игрушка нова, она вас радует, но едва она вам надоест, вы ее разобьете и выбросите.

— Разве мужчины, которые меня окружают, заслуживают иной участи?

— Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто могу значить для вас больше.

— А вдруг…

— Нет, Зиновия, наверняка нет, — продолжал Сергей. — И именно по той причине, что я восхищаюсь вами, что в общении с вами нахожу удовольствие, какое другая женщина вряд ли бы мне доставила, что вы невольно открыли мне тайные богатства своей души и добродетельность сердца, качества, которые я в вас люблю и уважаю, — именно поэтому мне не хотелось бы безоглядно влюбиться в вас. Любовники так легко превращаются во врагов, а я намерен и впредь оставаться вам другом.

Начинало смеркаться. И без того затемненная опущенными портьерами комната освещалась теперь лишь красным пламенем камина.

Зиновия поднялась со стула, прошлась по комнате и затем прилегла на оттоманку, где, подложив под голову руку, на некоторое время погрузилась в свои мысли. Облаченная в густой мех, она показалась сейчас Сергею похожей на дремлющую пантеру, чью мягкую шкуру так и тянет погладить, но приближаться к которой, как ты знаешь, опасно.

— Вздор! — в конце концов пробормотала она, и ее алые губы надулись в капризной улыбке — соблазнительной, точно запретный плод, и всеми любимой.

— Ах, я очень благоразумен, — произнес Сергей, — в противном случае я давно уже таскал бы ваше ярмо. Впрочем, что вы приобрели бы в моем лице? Новый триумф, еще одну марионетку?

— Кто вам сказал, что вы мне безразличны? — воскликнула Зиновия, быстро оборачиваясь к нему. — Вы мне очень даже не безразличны.

— Тем лучше. Мы нравимся друг другу, однако оба слишком умны, чтобы друг друга любить.

— Женщина, если, конечно, она не сумасшедшая, всегда позволит, чтобы ее любили, — возразила Зиновия.

— Стало быть, вы признаете, что не полюбили бы меня сами?

— Почем я знаю? Кто может быть уверен, что не совершит в жизни глупость?

Она снова рассмеялась.

— Такой человек, как вы, Зиновия. Вы никогда никого не любили и никогда не будете любить. Именно поэтому вы способны сделать мужчину своим верным товарищем. Потому я и не хочу домогаться вашей благосклонности, а хочу быть вам другом — добрым, искренним и надежным. Согласны?

— Ваше предложение, по меньшей мере, оригинально, — ответила она, выдержав некоторую паузу. — Такого рода отношения, должно быть, имеют свою привлекательность, и я считаю вас хорошим человеком с честным характером; но неужели вы всерьез верите, что я долго выдержу, чтобы вы, единственный свободный среди рабов, постоянно появлялись передо мной и при этом за мной не ухаживали?