Последний из Рода - Наталья Авербух

Испугался вдруг, вспомнив, что на этом торжище творится: вор на убийце сидит, мошенником погоняет. А она глупая… Пойдет, как корова на бойню, поверит, дурочка, первому же встречному… И даром, что манипуляторша, мегера и лгунья… Все равно ведь блаженная, не от мира сего, с придурью странной.

А я-то каков! Заигрался, загордился. Воин Великий! А за блаженной дурочкой не уследил! Вот случится что с ней — виноват буду.

— Потерял что-то? — я резко обернулся. У палатки, скрестив руки на груди, стояла Елина Огнь. И усмехалась — недобро, ядовито. — А, может, кого-то?

Я молчал. Похолодев, сжимал саблю, которую нес наголо, за неимением ножен или хотя бы тряпки, чтобы завернуть.

— Что вы хотите?

— Я? — удивилась маг. — Много чего. Например, преподать одной слишком… непочтительной… девочке… урок, указать на ее место и объяснить, наконец, каков ее долг. А то, по-моему, она сама не понимает что творит…

— Где она? — Я отложил на будущее все вопросы. Сейчас главное — девочка. Вот знал ведь, что магам нельзя верить. Знал, но пожадничал! Возгордился! Зазнался! Опьянен был неслыханной честью, что меня, оборванца без роду без племени, выбрал Клинок. — Где Нара?!

— Что тебе дороже, малыш, выбирай. Отдай мне саблю — я скажу, где твоя… проблема… потерялась. Или ищи сам. Выбирай, малыш… И упаси тебя Хаос сделать неправильный выбор. Я не даю второй шанс. Никому. — Она смотрела прямо, не отводила взгляд, не опускала хищных, карих глаз, отливающих холодным золотом. — Даже тебе не дам, хотя просил за тебя тот, кому не могу я отказать. Выбирай, кто ты, Тиан. Воин или… Берсерк или Ничейный?

Странно, почему на нас никто не обращает внимания? Ни на меня, держащего обнаженный клинок, ни на нее, окруженную горячим, дрожащим маревом…

— Я…. - сглотнув, собираюсь с мыслями.

Золото… Холодное… Затягивающее… Ее глаза — золотое зеркало, в котором я вижу свое отражение. Себя другого. Себя настоящего…

— Я не…

Хочется разжать сведенные судорогой пальцы, отпустить рукоять сабли — нагревшуюся, обжигающую… Но я медлю. Медлю — трушу. Потому, что не могу заставить себя отказаться от мечты… Не могу стать Ничейным, когда кто-то признал меня Берсерком.

И вдруг осклизлый ком, вставший в горле, исчезает. Я вижу ее… Я вижу где она. Нет — не вижу, знаю. И я, забыв о ждущей ответа Елине Огне бросаюсь к шатрам барышников. И не слышу, как она смеется мне вослед, и не вижу, как исчезает в пламени, так и не замеченная никем.

Я бегу. Расталкиваю мерно вышагивающих покупателей, сбиваю один из лотков. Бегу, на ходу крича: «Вольградская Стража! Уступите дорогу!» Бегу, не чуя под собою ног… Мир теряет цвета и звуки. Торговцы и покупатели разевают рты — медленно-медленно, — но до меня не доносится не звука. Только бы успеть, только бы не опоздать!

И не опаздываю. За шиворот оттаскиваю мужчину от лежащей на земле Нары. Двое других бросаются на меня с разных сторон. Рублю наискось одного, перекидываю саблю в левую руку и наношу удар в живот второго. Третий поднимается с земли, кидается мне на спину. Локтем в живот и с пол-оборота рублю не глядя…

И замираю… Что-то не так… Что-то не правильно…

Зажмуриваюсь, трясу головой… И тишина прорывается, лавиной звуки обрушиваются на меня. Стоны, тихий жалобный плач и мое хриплое дыхание. И вопли прибежавших на шум барышников, зовущих стражу.

Желудок сжимается, завтрак просится наружу…

Я слишком поздно вспомнил, что в моей руке не тупая железяка, а сабля…

Все алое… Все вокруг алое…

Весь мир алый. Алый с золотом… Пламя пожирает все, чем я был. В огне сгорает глупый мальчишка стражник, подкармливающий остатками хлеба живущих под полом крыс, подбиравший нищенок и бродяг и никогда не державший в руках настоящего боевого оружия.

Никогда не убивавший.

— Вставай, — хрипло. Протягиваю руку, помогая ей встать. Она не отвечает, но с земли поднимается. И тут же отдергивает ладошку, перемазанную в крови.

И я смеюсь. Хрипло. Безумно.

Слышишь, Елина Огнь, я выбрал! Я выбрал!

Я сам выбрал!

И будь я проклят!

… ведь я выбрал неправильно…

Стража, прибежавшая на крики, не уволокла нас, как я боялся. Нет, даже благодарность вынесли: эту троицу второй день ловили. Не первой оказалась Нара, только вот за других жертв некому было вступиться. Никто бы и не почесался, но они умудрились принять за бродяжку дочь одного из десятников стражи, возвращавшуюся из бедного квартала, куда ходила к подруге. Одежду позаимствовала у служанки, это ее и сгубило… Вот уже два дня, как вся стража на ушах стояла. Неофициально, конечно… А эти трое идиотов и не знали, какая на них охота развернута. Помогло и то, что я был «из своих», меня признали.

— А ты, Ничейный, что ж не на службе? — спросил один из стражников Торжища, смутно знакомый мне по одному из учений.

— Так перевели меня. До полудня должен выехать… — ответил я, пожимая плечами и озираясь в поисках, обо что бы вытереть клинок.

— Значит, в Управу некогда идти? — чуть нахмурился старший смены. Я виновато кивнул, надеясь, что он войдет в мое положение. Моя квартирка уже продана, сегодня вечером в ней вселится новый жилец.

— Идите, — кивнул он, немного поразмыслив…

И мы пошли…

Уже по дороге я вспомнил, что мой напарник вчера рассказывал о вознаграждении, назначенном за головы убийц… Не этих ли?

Не потому ли меня отпустили, что решили присвоить заслугу себе?

Жаль, но времени выяснять не было. Отпустили — и ладно. А деньги… Деньги теперь есть. На дорогу хватит. Хватит даже на то, чтобы ночевать в придорожных тавернах, а не в лесу, под кустами. Но к обозу прибиться все-таки попытаюсь…

— Ты в порядке? — вспомнил я о девушке. Та сжимала мою руку, сильно, словно стальными тисками, а не тонкими холодными пальцами.

— Ты сделал неправильный выбор, Тиан Берсерк! — говорит она, а по щекам катятся крупные слезы. — Ты сам отказался от мира, отрекся от покоя. И нет тебе пути обратно!

Пораженный ее словами, я застыл, вырвался из ее хватки, положил ладонь на худенькое вздрагивающее плечо и заглянул в заплаканные глаза.

— Они хотели изнасиловать тебя, а потом убить — перерезать глотку. Они заслужили смерть.

Она резко отвернулась. Прядь волос попала в рот. Отплевавшись, она произнесла тихо:

— Лучше бы я умерла… Все, к чему я стремилась, разрушено. У меня ничего не осталось. Никого. — И в тихий, шипящий крик: — Только ты… Только ты и остался… Я ведь тоже… Ничейная. Никому не нужная. Неумеха и бездарь.

Я долго-долго смотрю на нее, потом прижимаю к себе. На нас пялятся, но не подходят. Все торжище уже знает о произошедшем.